Читать «Любите людей» онлайн - страница 2
Unknown
Конечно, кое-как состряпать отзыв на прочитанную книгу способен всякий из нас: такому занятию сопутствует обманчивая легкость, да и единственным требованием к слогу окажется простая грамотность. Но талант критика — это помимо искусного владения словом еще, по-видимому, и особое природное сочетание свойств ума и души, которое и позволяет ему быть званным, как равному, на литературный пир. Марк Щеглов был критиком, что называется, милостью божьей.
«Один из талантливейших представителей нового поколения советской литературы, Щеглов был критиком с дарованием сильным и ярким. Большие надежды связывали мы с его именем»
, — говорилось в некрологе, подписанном Константином Фединым и Корнеем Чуковским, Борисом Пастернаком и Ильей Эренбургом, Николаем Погодиным и Константином Паустовским.
«Литературная Москва», сб. 2-й. М., 1956, с. 791.
Нам предстоит еще осознать, отчего и спустя три десятилетия многое в статьях Щеглова, вроде бы тесно привязанных к литературной злобе дня, продолжает жить живой жизнью. Но прежде о другом, что составляет притягательность его имени. Во всем, решительно во всем, что он успел написать, распознается чистая душа, обаятельная человеческая личность. После его смерти это впечатление, и без того угаданное внимательными читателями его критических работ, было подтверждено публикацией «Студенческих тетрадей», дневника и писем, воспоминаний о нем, светлых и стойких у всех, кто его знал.
Я вспоминаю его то дома, в Электрическом переулке близ Белорусского вокзала, в этой маленькой, узкой, как щель, полутемной комнатке, служившей некогда ванной и заселенной в эпоху коммуналок и «уплотнений», — он сидит, подвернув ноги, на сундуке, с книжкой в руках. То в кабинете профессора Гудзия, где идет толстовский семинарий, и Марк, слегка опоздавший и пристроившийся в укромном углу за этажеркой у самой двери, что-то пишет в зелененький измятый блокнотик. То на скромной студенческой пирушке, где он сразу становится центром дружеского кружка, и гитара ходуном ходит в руках его, и все без слов признают его первенство и в песне, и в шутке, и в завязавшемся вдруг серьезном разговоре. То в редакции журнала, куда он с трудом, громыхая костылями, поднимается по высокой лестнице с рукописью, свернутой в трубочку и болтающейся сбоку на бечевке, чтобы не занимать руки…
Но чаще и отчетливее всего я вспоминаю почему-то, как в пору весенних экзаменов он сидит на камнях старой ограды в университетском садике, сняв шляпу, прислонив сбоку костыли, покуривает, слегка задрав голову, с наслаждением щурится на солнце и с добрым любопытством вглядывается в лица тех, кто входит и выходит, хлопая дверью, из здания факультета. Он никого не ждет, не ищет, ему просто радостно смотреть на суетливую, шумную студенческую жизнь и чувствовать себя причастным к ней.
