Читать «Журнал Наш Современник №11 (2004)» онлайн

Да не сочтут читатели мою мысль за обычное юбилейное “красное словцо”, но мне кажется, что Алексей Сергеевич Суворин, чью очередную круглую дату Россия в очередной раз никак не отметила, — не просто выдающееся лицо отечественной истории, но лицо-символ, лицо-миф, показательно и полномочно (или, говоря научным жаргоном, “репрезентативно”) представляющее русскую цивилизацию в той сфере жизни, в коей он подвизался — журналистике и издательском деле. В своей области он то же, что Достоевский и Толстой в литературе, Мусоргский и Рахманинов в музыке, Александр Иванов и Суриков в живописи, Ломоносов и Менделеев в науке... Значение суворинской деятельности с замечательной точностью определили ближайшие сподвижники хозяина “Нового времени”. В. В. Розанов называл его “Ломоносовым русской ежедневной прессы”, а М. О. Меньшиков утверждал, что “Суворин был одним из немногих, что создали новый тип гражданственности — общественную и государственную публицистику. Вместе с Щедриным и Михайловским, с одной стороны, и Катковым и [Иваном] Аксаковым, с другой, Суворин в большей степени, чем они, создал новое политическое учреждение — печать”. Но, коль скоро мы говорим о “репрезентативности”, то дело не только в масштабе совершённого, но и в его стиле. Так вот, жизненный, творческий, деловой стиль Алексея Сергеевича — органически и беспримесно национален, и не потому, что он был “националистом” (это для русского человека как раз редкость), а потому, что он был стопроцентным русским — и по крови, и, главное, по духу.

Национальное начало лучше всего понимается в сравнении с другим национальным началом. Работая над этой статьей, я невольно вспоминал великий фильм гениального Орсона Уэллса “Гражданин Кейн” (1941), в котором реальным прототипом главного героя газетного магната Кейна (в его роли снялся сам Уэллс) является “король американской прессы” У. Р. Херст. С одной стороны, нельзя не увидеть некоторого параллелизма в судьбах Кейна-Херста и Суворина: оба они — люди, сами себя сделавшие (self made men); оба сумели основать крупнейшие газетные империи; оба стремились влиять на политику своих стран; оба пережили тяжелые жизненные драмы и разочарования... Но именно при очевидном внешнем сходстве особенно ярко видна экзистенциальная пропасть между двумя этими “репрезентативными” представителями двух не наций даже, а, по терминологии Н. Я. Данилевского, “культурно-исторических типов”. Не знаю, каков был исторический Херст, но экранный уэллсовский Кейн представляет собой еще одно воплощение “фаустовской души” (как определял сущность западной культуры Освальд Шпенглер) с ее ощущением воли к жизни как воли к власти, с ее стремлением к самоутверждению, во что бы то ни стало, с ее страстным и бескомпромиссным монологизмом, с ее беспредельным и горделивым одиночеством... Его родные братья — персонажи Шекспира и Гёте, Байрона и Стендаля, Ибсена и Вернера Херцога, над ними всеми витает столетиями манящий “романо-германский мир” — идеал ницшевского “сверхчеловека”...