Читать «Художник и критик» онлайн - страница 26

Тов. Ермилов — один из самых ярких представителей этого типа критики. Он отвергает самостоятельную идеологическую работу художника, называя ее рационализмом, отрывает, по образцу декадентских философов, чувство от разума, предоставляя последнему исключительно науку, а искусству разрешая изображать только то, что уже известно благодаря науке. Так строится система, которая может показаться теоретически неискушенному читателю весьма «художественной». У нас нет возможности разобрать ее здесь детально. Мы только сопоставим здесь с определением, которое дал задачам искусства т. Ермилов, оригинальный источник его взглядов, чтобы показать читателю, откуда исходит и куда приводит теоретическая беспринципность.

«Искусство воспроизводит всю неповторимость, все своеобразие данной отдельной личности, данных своеобразных обстоятельств, со всей их особой сложностью, со всем тем, что «слепила» жизнь в этом отдельном случае, в это время, в этом месте». (В. Ермилов. «Литгазета» № 69/776, 1938 г.)

«Искусство всегда имеет предметом индивидуальное. То, что художник изображает на полотне, он видел в определенном месте, в определенный день, в определенный час в красках, которые никто больше не увидит. То что поет поэт, это состояние его души и только его, единственного, который больше никогда не будет существовать. То, что показывает нам драматург, это движение его души, свободное плетение чувства и событий, короче — нечто, что однажды существовало, чтобы никогда больше не появиться». (Бергсон. «Смех»)

Понятно, почему такая точка зрения может быть популярной в определенных литературных кругах. Она позволяет считать излишней трудную работу писателя над самим собой, над преодолением старых предрассудков. Но также понятно и то, что метафизическое противопоставление чувства и разума и мысль о том, что «новое» в литературе может заключаться только в оригинальной чувствительности или «мастерстве», способна только задержать движение нашей литературы. Недаром такое же разделение, в форме абстрактного рационализма и мистического иррационализма, является основой всех декадентских философий искусства.

Вот почему художники и критики, стоящие на точке зрения, близкой к Ермилову, нервничают, как только зайдет речь о критике декадентской литературы. Они используют тот несомненный факт, что распад буржуазной литературы не был фатально-равномерным движением, а происходил неравномерно и противоречиво, что в истории литературы есть писатели, жизнь и творчество которых исполнены борьбы между здоровыми реалистическими и декадентски-упадочными тенденциями, чтобы отрицать самое существование декаданса и опасность его влияния на нашу литературу.

***

Возможны ли при таком положении «нормальные» взаимоотношения между художниками и критиками?

Топ. Фадеев в заключительном слове на упомянутой дискуссии о критике призывал к взаимному уважению и миру. Приведенный им пример (полемика между Гурвичем и Усиевич) был бы убедительным, если бы он был типичным. Но оба эти критика, как ни мало они похожи друг на друга, представляют собой сравнительно-редкий случай: оба они стараются вскрывать пороки нашей литературы; оба они выступают против тех произведений, которые стоят на низком интеллектуально-нравственном и общественно-человеческом уровне. Но немало критиков и художников относятся еще к такой деятельности враждебно или равнодушно. Они видят в критике подсобное средство для лучшего распространения книг или, в лучшем случае, видят в критиках консультантов по части технических деталей. Такие критики существуют, это ремесленники. Они и не думают самостоятельно вырабатывать критерии, масштабы ценностей путем серьезного изучения марксистско-ленинской эстетики; исследования истории литературы, «литературоведение» они предоставляют «компетентным специалистам», а сами объявляют себя «специалистами» по части «находок». Взаимоотношения между такими критиками и такими писателями могут быть только беспринципными: дружба или вражда порождаются похвалой или порицанием, часто случайными.