Читать «Сто двадцать километров до железной дороги» онлайн - страница 49

— Андрей Николаевич!

Завклубом Митя — Митей он сам себя назвал, отец-баптист дал ему при рождении имя Соломон — постучал в крышку кабинки, шофер, тронувший было, затормозил, меня втянули в кузов. Я жал чьи-то руки, смеялся благодарно и смущенно — не знал по именам всех, кто кричал мне: «Андрей Николаевич!» — и уже не отворачивался от ветра. Подумаешь, восемнадцать километров!

В кузове за другими я не сразу увидел Парахина. А когда увидел, обрадовался и не сразу понял: то ли он уже со мной поздоровался и ожидает, когда я ему отвечу, то ли ждет, чтобы я поздоровался, чтобы ответить мне. Такое у него было лицо.

— Здравствуй, Парахин! — крикнул я. Он медленно так, «по-парахински» улыбнулся мне. — Я тебе привез подарок! — Улыбнулся еще шире. — От писателя!

Фисенко бы уже сказал покровительственно: «Ото вы любите шутковать, Андрий Николаевич!», а Парахин молчит и только смущенно улыбается.

— Ладно, — говорю я, — потом покажу.

Я вообще-то собирался выбрать подходящий момент, чтобы вручить Парахину книгу с дарственной надписью известного писателя. Но вот увидел Парахина, обрадовался и все выложил…

Во дворе нашей хаты меня первой встретила Дамка. Она промчалась ко мне через весь двор, и кольцо цепи, которое скользило по проволоке, поднимало фонтанчики инея. Морда у Дамки заиндевела, на белых бровях и усах — тонкие сосульки. Дамка натянула цепь и прилегла мордой на передние лапы, хвост ее выжидающе колебался. Я шагнул к ней, она прыгнула, стараясь дотянуться носом до моего подбородка. Это был ее коронный номер.

В хате почти вся семья в сборе. Я смог сразу выложить все свои подарки. Деду Гришке — бутылку коньяку, сигары «Гавана», папиросы «Три богатыря»; Алинке, Валентининой дочери, — она живет у нас больше, чем у матери, — ученический портфель.

Алинку я подхватил на руки, подкинул, насколько позволял низкий потолок:

— Выросла девочка, тяжелая стала!

Алинка показала мне язык. Я засмеялся и дал ей шоколадку. И вообще суетился, рассказывал, как мне повезло с грузовиком, как я обрадовался, увидев хутор: «Гляжу, ветряная мельница, ну, думаю, дома!»

Хозяйка задумчиво посмотрела на меня.

— Андрий, вот було б мне положить тебе в дорогу хлебца, яичко сварить. А вот не догадалась.

Алинка сказала мне:

— Мы сегодня с девочками на санках катались. Аж жарко было.

Хозяйка вздохнула:

— Ой, Алина, Алина! Як же ты разжарилась.

Я засмеялся:

— Здоровее будет!

Хозяйка опять вздохнула:

— И як це ей не обрыднет, и николы дома не посидит, — и тут же, правда, без особого энтузиазма, выдвинула свою положительную программу: — Посидела бы в хате, погрелась бы на лежаночке.

В городе я говорил с одним литератором о скудости литературы и о многообразии жизни. Рассказал ему о своих хозяевах: отец хозяина, дед Степан, устанавливал в хуторе Советскую власть, был комбедчиком, первым председателем колхоза. Он до сих пор читает газеты, мне раз десять доказывал, что теперь крестьянину не в пример легче: «Раньше как налог брали? С огудины, с корня, с несушки! Сады ж рубили! А теперь есть приусадебная земля — покажи, что ты культурный хозяин!» Дети хозяина — люди со средним образованием, а сам хозяин словно и не связующее звено этих поколений, все еще только присматривается ко всему.