Читать «Дон Жуан. Жизнь и смерть дона Мигеля из Маньяры» онлайн - страница 206
Иозеф Томан
И опять тишина, заполненная шелестящими всхлипываниями, сквозь которые временами прорывается громкая мольба к тому, кто — призываемый чаще всех — всегда отвечает загадочным молчанием.
— Ты не поверишь, друг, сколько бедствий на свете! — сказал Мигель, беря Альфонсо под руку. — Я понятия об этом не имел, и только здесь увидел, до чего же прогнил этот мир. Мы знали лишь его красочную, лишь привлекательную оболочку. Смотри: все, кто лежит здесь, хорошие люди. Ни одного из них нельзя назвать преступником. Многие из них больны с детства. Многие не знают даже примеров для понятия «радость», оно остается для них неизменно недостижимой мечтой. Что такое я рядом с ними? Злодей, преступник, убийца… Моя вина больше всех, я — самый худший из них, на одних моих плечах — больше грехов, чем на целой толпе этих несчастных, взятых вместе. Зачем ты пришел, Альфонсо?
— Я пришел навестить тебя. Взглянуть, как тебе живется. Спросить, счастлив ли ты здесь. Сказать, что честно управляю твоим имуществом…
— Верю.
И больше Мигель не сказал ничего.
Альфонсо поклонился, молча обнял его и пошел к выходу. Под ногами его промелькнула какая-то тень.
— Что это было?
— Крыса, — ответил Мигель.
Альфонсо передернуло от отвращения, он обернулся.
— Ты ли это, Мигель, граф Маньяра?
— Нет, — спокойно откликнулся тот. — Давно уже нет. Ныне я просто брат Мигель, друг мой.
Альфонсо взбежал по ступенькам и, вырвавшись на солнце, с наслаждением потянулся, вдохнул воздух, напоенный ароматом садов, запахами реки и оливкового масла.
Мигель остался на пороге склада, снисходительно глядя на этот жест облегчения. Потом резко захлопнул дверь, преграждая доступ живительному свету, благоуханиям, воздуху и, поспешно вернувшись к больным, сел возле Даниэля.
Тот поднял на него глаза, мутные от страданий, взял его руку и, прежде чем Мигель спохватился, поцеловал ее.
— Спасибо, брат, за все… Бог вознаградит тебя.
До чего же тепло и мягко звучит слово благодарности — до чего же оно иначе звучит, чем слово проклятия!
Губы нищего Даниэля — ему едва ли тридцать лет от роду — тихо шевелятся в молитве, прядут слабенькую нить, что связывает жизнь со смертью, и пожатие руки его, не отпускающей руку Мигеля, бессильно.
Этой слабой рукой привлекает он Мигеля к себе, приподнимается на ложе и, обратив к нему молящий взор, шепчет:
— Ближе, придвинься ближе, брат!
Мигель склоняется к нему, но ему страшно смотреть в сухие глаза больного, и он отводит взгляд и гладит умирающего по лицу.
— Чего тебе хочется, Даниэль?
— Хочется жить… И еще спросить хочу. Любил ли ты когда-нибудь?
— Любил, — тихо отвечает Мигель.
— Это ведь так прекрасно — любить, правда, брат?
— Да, Даниэль.
Молчание; дыханье больного хрипло, учащенно, и явственны шорохи в легких — так шуршит кукурузная солома.
— А меня, брат, никогда никто не любил, — шепчет чахоточный. — Никто ни разу не взглянул на меня ласково, не улыбнулся, не погладил… Вот только ты…