Читать «Понурый Балтия-джаз» онлайн - страница 5

Напыщенность смешна в любом виде. А Ефима явно переполняло нечто значительное и не предназначенное непосвященным, в данной ситуации - не предназначенное мне, наемнику, работающему не "за идею", а по подряду, за гонорар. Сбрасывая на меня свое раздражение, подцепленное где-то раньше, он без всякой нужды демонстрировал, что особой необходимости во встрече, которую сам же затеял, вовсе не было, и ему, человеку государственному, её навязали из суетности, при этом вовсе не обязательно, что навязал я, сошка для такого дела мелкая.

Коротковатый Ефим то скрещивал на груди руки с длинными волосатыми запястьями, то вывешивал их ладонь в ладонь над брючной молнией или забрасывал за спину, где они оказывались почти под ягодицами. И мотался маятником.

Он всегда допрашивал, разговаривал или выдерживал паузы, слоняясь по помещению. Я приметил это в первый же наш контакт, больше десяти лет назад, назад, в Бангкоке, в консульском отделе тогда ещё советского, а не российского, посольства, куда я, преодолев многомесячные колебания, явился поговорить насчет визы. Поначалу я, было, подумал, что Шлайн разволновался, посчитав меня подсадной уткой. Однако, вернувшись домой и прокрутив пленку с записью беседы, вникнув в вопросы генконсула и вслушавшись в интонации его голоса, пришел к иному выводу.

В контактной практике Шлайна, тертого в отношениях с такими же, как и он, чиновниками казенных спецконтор, будь они американского, британского, французского, израильского или ещё какого разлива, я оказался первым фрилансером, то есть выживающим на собственный страх и риск частным детективом, да ещё этническим русским - по его стереотипам, "с другой стороны, от белых", хотя, как и отец, ни к белым, ни к зеленым, ни к фиолетовым, ни, тем более, к красным я отношения не имел.

Поработав на Шлайна десяток лет, я нащупал в его характере некую особенность, присущую одаренным разведчикам, а потому редко выявляемую. Ефим родился психом. Обычно он психовал неприметно, при планировании и проработке операции. Психовал, потому что его охватывал обычный для толкового и добросовестного бюрократа ужас перед возможной системной ошибкой. Когда же полагалось бы понервничать, то есть "в поле", он остывал и становился обреченным на успех фаталистом. Это качество делало Ефима, по крайней мере в моих глазах, работодателем и оператором, достойным доверия, хотя я сомневаюсь, чтобы мое доверие или недоверие принимались им во внимание.

Я давно разобрался, какого рода внутренний дискомфорт Ефим прикрывает напыщенностью. Он надувался, чтобы не выдать опаски, присущей зажившимся в разведке профессионалам. Даже не опаски, это мягко сказать, а страха перед подвохом со стороны личностей, спускающих ему приказы, тех персон, которых в приличных конторах обозначают, тыча пальцем в потолок.

Припадки напыщенности в общем-то редко накатывали на Шлайна, но если уж они начинались, это означало, что в лысеющей голове Ефима образовался перенасыщенный раствор негативной информации и вот-вот начнется кристаллизация самых гнусных предчувствий. С этими предчувствиями, да ещё одолеваемый еретическим неверием в однозначность спущенного приказа, он и явился в замшелый дом в Таллиннском Банном переулке перепоручать гиблое или двусмысленное распоряжение Бэзилу Шемякину, шпиону по найму. Вполне вероятно, ещё и потому, что ни один штатный агент, то есть государственный служащий, защищенный положенными ему социальными гарантиями, за это не взялся...