Читать «Дневник (1887-1910)» онлайн - страница 108

Что, будучи по призванию иронистом, я сейчас становлюсь серьезным и готов плюнуть в лицо нашему старому националистическому шуту, г-ну Анри Рошфору;

Что проповедник энергии Морис Баррес - тот же Рошфор, только в нем больше литературы и меньше апломба и что он добьется того, что избиратели не захотят видеть его даже на шутовском посту муниципального советника;

Что г-н Дрюмон бездарен, совершенно бездарен, и что все увидят, как антисемитская игрушка сломается у них в руках;

Что, если "Фигаро" не примет в спешном порядке имя "Бартоло", тень Бомарше обязательно надерет ему уши;

Что, гордый тем, что могу читать в подлиннике французов - Расина, Лабрюйера, Лафонтена, Мишле и Виктора Гюго, я стыжусь быть подданным Мелина.

И я клянусь, что Золя невиновен.

И я заявляю:

Что не уважаю наши военные верхи, которые за время длительного мира начали гордиться тем, что они солдаты;

Что я три раза участвовал в больших маневрах, и все там мне показалось сумбуром, шарлатанством, глупостью и ребячеством. Три офицера, превратившие меня в задерганного капрала, капитан - надутая посредственность, лейтенант жалкий бабник, младший лейтенант - вполне порядочный юноша, которому пришлось выйти в отставку.

Я заявляю, что почувствовал внезапный и страстный вкус к баррикадам, и я хотел бы стать медведем, чтобы свободно орудовать самыми большими булыжниками. Раз наши министры плюют на республику, я, начиная с сегодняшнего дня, дорожу республикой, и она внушает мне уважение и нежность, как никогда ранее. Я объявляю, что слово "справедливость" - самое прекрасное из человеческих слов, и достойно сожаления, что люди перестали его понимать.

Золя - счастливый человек. Он нашел смысл своего существования, и он должен быть благодарен своим жалким судьям за то, что они подарили ему год героизма.

Я не говорю: "Ах, если бы у меня не было жены и детей..." Но говорю: "Именно потому, что у меня есть жена и дети, именно потому, что я был человеком, когда мне это ничего не стоило, нужно, чтобы я оставался им, когда мне это может стоить всего".

Они считают, что, раз они не евреи, то они прекрасны, и умны, и честны. Этот Баррес заражен кокетством.

Я оправдываю Золя. Не молчание нужно организовать вокруг него, нужно кричать: "Да здравствует Золя!" И пусть этот рев исходит из самого нашего нутра.

Баррес, этот миленький раздушенный гений, такой же вояка, как Коппе. И я заявляю, между прочим, что ханжеская и подхалимская позиция Коппе могла бы отвратить нас от всякой поэзии... будь он поэтом.

Баррес, которому дали по рукам во время схватки, который сунулся было вперед, но потом присмирел, снова вылез на свет божий со своей физиономией прирученного ворона и с клювом, привыкшим копаться в деликатных отбросах; Баррес, вещающий о родине, которую он отождествляет со своим избирательным округом, и об армии, которой он не нюхал!

Какое занятное противоречие! Как писатель вы презираете толпу; как депутат - вы только ей и верите. Большой писатель, но маленький человек, который не ждет, пока народ предложит ему место в палате депутатов, а выклянчивает это место.