Читать «Дневник читателя» онлайн - страница 47

У Антона Ивановича Деникина иная точка зрения на сей счет. «Увы, – пишет он в своих воспоминаниях, – затуманенные громом и треском привычных патриотических фраз, расточаемых без конца по всему лицу земли русской, мы просмотрели внутренний, органический недостаток русского народа: недостаток патриотизма».

Тут генерал загнул. Русский человек из патриотов патриот, потому что он сердечно привязан к такой земле, где почти невозможно жить. Как ни крути, а климат на Руси – человеконенавистнический; виды, во всяком случае, не швейцарские; деревни убогие, все какие-то покосившиеся, серые ликом, точно на ладан дышат; города... это стыд и срам, какие у нас, в сущности, привокзальные города. Прибавим сюда вопрос вопросов, который вечно стоит в России, – чего б поесть, дороги, обозначенные Афанасием Фетом как «довольно фантастические», ну и, разумеется, засилие дурака. Наконец, как-то так странно сложился наш способ существования, что нормальная русская жизнь равняется среднеевропейскому горю, у нас даже глаголы «помереть» и «отмучиться» суть синонимы, как глаголы «скончаться» и «помереть». Тем не менее русак до такой степени привязан к своему отечеству, что вот уже десять лет как открыты границы что на Запад, что на Восток – и ничего, еще там и сям шевелится народ, как-то радеет... Ну он ли не патриот?

Но, видимо, что-то другое имел в виду генерал Деникин, потому что на самом деле разный бывает патриотизм. Бывает такой, о котором говорит драматург Островский: «На словах ты, брат, патриот, а на деле фрукты воруешь». А то бывает государственный патриотизм, романо-германского склада, – это когда административное деление стоит жизни, немецкая свинина – лучшая в мире, самая большая на планете страна – Техас.

Такого патриотизма мы действительно не знаем, чего-чего, а чтобы обходчик Иванов ассоциировал себя с Министерством железнодорожного транспорта, этого у нас нет. Но, сдается, Антон Иванович имел в виду именно таковский патриотизм, потому что его филиппика относится к русскому солдату времен войны 1914–1918 годов, которую неправедно называли второй Отечественной, империалистической и – по справедливости – мировой. И то правда: русский солдат не мастер воевать за химеры, вроде торжества славянской идеи над германским зверем, потому что ему непонятен какой бы то ни было отвлеченный государственный интерес. Немец и на трезвую голову готов сгинуть за третий рейх, а наш за черноморские проливы и спьяну не пожертвует клок волос. Впрочем, была эпоха – это когда на хозяйстве в России сидели бабы, – русские армии тоже слонялись по Европе туда-сюда. Невесть чего ради Берлин брали, Кенигсберг преобразовали в губернский город, через Альпы перевалили – эва куда воронежских занесло, – но с тогдашнего служивого взятки гладки, ибо еще не существовало великого вопроса русского: ну и что?