Читать «Осенний мотив в стиле ретро» онлайн - страница 8

Кончаются дрова. Поэтому устрою символический огонек.

Ради ожидаемого броска.

А ведь я даже не посреди, я только слегка подпрыгнул и вот-вот по колени погружусь в ту самую усердно удобренную почву, удобренную душами нашими, экскрементированными той самой пеной страха...

7

Дорожка в парке, длинная, как английский сентиментальный роман.

- Ты труп, воплощение неподвижности, - кричит Борису Иннокентьевичу совсем юная дама, и ее милые черты искажаются полной гаммой негодования.

Я теряюсь. Подло, в конце концов, подглядывать семейные сцены, даже созданные собственным воображением, но могу поручиться - это живой парк, живая листва, живые одуванчики и одуванчиковая поземка, и посреди дорожки Борис Струйский того периода, который по его же записям считается наисчастливейшим.

Я где-то совсем рядом, в отличном кустообразном убежище. Следовало бы зажмуриться и заткнуть уши - не могу. Передо мной подлинная Симочка, одна из последних, а может, и единственная Беатриче в семейном варианте. Боготворимая Серафима Даниловна!

Борис Иннокентьевич ощутимо морщится, не знает куда деть себя, свой столь противный труп.

- Да, да, настоящий труп, - кричит Симочка и задыхается от крика, и криком заражается окружающее пространство, вибрируя совсем по-мюнховски, оно хлещет Струйского женским протестом.

В чем дело? Это не запрограммировано. Образ скандалящей среди парка Симочки - ни с чем не сравнимая чушь. Она - ровное светлое пятно в рукописи. И вдруг!

И совсем не вдруг.

Все дело в отказе, в отказе и в листовках. Примерно в это время Струйский не решился взять на хранение маленький чемоданчик с листовками. Вернее, заколебался.

"Тень набежала на наши отношения, - писал он, - дай Бог, мимолетная тень. Проклятый чемоданчик!"

Но он еще не ведал истинного размера проклятья.

Из донесения, подшитого к делу: "...отказался, но под давлением супруги, Серафимы Даниловны Струйской, урожденной Силиной, дал согласие, однако, вероятно, нехотя..."

И еще его запись: "Неужели я труп?"

Все это калейдоскопически стократно смешивается во мне, и вот - такая сцена в парке.

Струйский вздыхает, без особой надежды бросает взгляд на бессмысленную и безответную голубизну над кронами.

- Симочка, - говорит он устало, - это безумие. За Иваном наверняка следили...

- Ну и что? - взрывается Серафима Даниловна. - Ты не должен трусить!

До чего ж она хороша во гневе.

- Но думать-то я должен, - не слишком уверенно перебивает ее Борис Иннокентьевич.

- Ерунда! - наращивает она давление. - Это отговорки. На благородные поступки удобно глядеть со стороны. Неужели все твои высокие слова и мысли не превратятся в единственный настоящий поступок.

- Симочка, милая, - протестует Струйский, - это же поступок самоубийцы.

И берет ее за руку.

- Не прикасайся ко мне, - кричит она, - не смей! Теперь все, кому не лень, предают Ваню, и ты с ними заодно, а я думала...

И она разражается потоком слез или просто уходит от него быстрым шагом, почти бегом, - в общем, какая-то такая банальная концовка. Ничего лучшего мое воображение не подсказывает.