Читать «Заволочье» онлайн - страница 46

начальник отряда, пошедшего

после аварии э/с "Свердру

па" с острова Н. Кремнева

(<фи>79°30'N, <лямбда>34°27'0''W) по льду

на Шпицберген. В походе было

22 человека, из которых уцелел

один - художник Экспедиции

Борис Лачинов.

На о. Н. Кремнева осталось

13 чел. научн. сотр. и команды.

Впереди были горы, за которыми должны были быть люди, - сзади было море, море уходило во льды. Лачинов встал и быстро пошел прочь от моги- лы, не оборачиваясь, - вернулся, ткнул ногой камень и опять пошел к го- рам: едва ли подумал тогда Лачинов, что в нем была враждебность не к этому трупу, но было в нем озлобление здорового человека перед бес- сильем, болезнью, смертью. - "Не слушаются, запинаются ноги, лечь бы, лежать, - а я вот нарочно буду за ними следить и ставить их в те точки, куда я хочу! Не хочется шевелиться, лечь бы, лежать, нет, врешь, не об- манешь: - встану, пойду, иду, - не умру!" Лачинов. - Иногда бывает такая тесная жизнь. Москва, дела, дни - ко- нечно, сон, конечно, астрономическая точка. Ужели здоровая человеческая жизнь есть сотни хомутов, в которые впрягается человек к тридцати годам? и - что реальность? - тогда в шторм в море, и потом все дни, до смерти Саговского, после смерти Саговского - - только одно, что движет, только одно, что сильнее, прекрасней, необыкновенней жизни: - - - - тогда, там, в географической точке, имя которой Москва, он сразу, в три дня разрубил все свои узлы, чтобы уйти в море, чтобы строить нано- во, - чтобы Москва стала только географической точкой - - тогда, там, в море, в шторм, мучительно, неясно: - Москва - жена - дочь - выставки картины - слава: - ложь! Нет, ни- чего не жалко, ничего нет!.. Нет - нет, дочь, Аленушка, милая, лозинка, ты прости, ты прости меня, - все простите меня за дочь: я по праву ее выстрадал! И вы, все матери, все женщины, которые знали меня, - простите меня, потому что ложью я исстрадался. Имею же я право бросить хомуты, и я ничего не хочу, - ведь я только студент первого курса, и я выстрадал, вымучил себе право на жизнь. Ничего не жалко, ничего нет. Работа? - да, я хочу оставить себя, свой труд - себя таким, как я есть, как я вижу. Это же глупость, что море убьет, - а ты, Аленушка, когда возрастешь, - прости! - Там, в море, еще на "Свердрупе": - вот, койка, над головою выкрашен- ная белым, масляною краской, дубовая скрепа, электрическая лампа, - балка идет вверх, встает дыбом, балка стремится вниз, - рядом внизу ка- кая-то скрепа рычит, именно рычит, - перегородка визжит, дверь мяукает, - забытая, отворенная дверь в ванную ритмически хлопает, - пиликает над головой что-то - дзи-дзи-дзи-дзи! - Надо, надо, надо скорее сбросить с койки ноги, - надо, надо бежать наверх, авралить, кричать - "спасайтесь! спасайтесь!" - Но почему вода не бежит по коридору, не рушатся палубы? - ну, вот, ну, вот, еще момент, - вот, слышно, шелестит, булькает вода! - - И тогда все все-равно, безразлично, нету ничего, единственная ре- альность - - - - Лачинов стоит на верке Северо-Двинской крепости, и луна - величи- ной в петровский пятак. В бреду возникала реальность: - реальность преж- няя была, как бред. - Норвежцы называли русский север - Биармией, - нов- городцы называли его: Заволочьем. - Далеко в юности, почти в детстве - ему, Борису Лачинову, студенту, двадцать два, ей, гимназистке, семнад- цать: и это был всего один день, один день в лесу, в поле, весной, у нее были перезревшие косы - и как в тот день не сошла с ума земля, потому что она ходила по земле? - а вечером подали лошадей, ночь пахнула конс- ким потом, и лошади по грязи и в соловьином переполохе везли на станцию, чтобы в Москве ему сдавать экзамены. - Новгородцы называли русский север - Заволочьем: - нет, не одни формы определяют искусство и, как ис- кусство, жизнь, - ибо - как написать? - север, северное сияние, дичь са- моедов, самоеды в юртах, со стадами оленей, - поморы, - и сюда приходят ссыльные, сосланные в самих себя, в житье-бытье, - и здесь северная, горькая, прекрасная - как последняя любовь; это где-то, - где в тундре пасутся олени, а на водах по морю вдали проходят парусники, как при Пет- ре I, испоморы ходят молиться в часовни, самоеды - идолам, вырубленным из полена... - И мимо них - в море, во льды, в страданиях - идут люди, только для того, чтобы собрать морских ракушек и микроскопических зверят со дна моря, чтобы извлечь - даже не пользу, а - лишний кусок человечес- кого знания: благословенны человеческая воля и человеческий гений! - Тундра такое пустынное небо, белесое, точно оно отсутствует, - такая пустая тишина, прозрачная пустынность, - и нельзя итти, ибо ноги уходят в ржавь и воду, и трава и вереск выше сосен и берез, потому что сосны и березы человеку ниже колена, и растет морошка, и летят над тундрой дикие гуси, и дуют над тундрой "морянки", "стриги с севера к полуночнику", - и над всем небо, от которого тихо, как от смерти, - и летом белые, зеленые - ночи; и ночью белое женское платье кажется зеленоватым; - а самоеды в одеждах, как тысячелетье... Самоеды, когда идут в , "на Русь", - на Тиманском Камне, в Кузьмином перелеске, где сотни сохранилось идолов, убивают оленя, мажут его кровью идолов, и съедают - "абурдают" - сырое оленье мясо, то, что осталось от идолов; тогда они поют свои песни. - Самоеды вымирают голодом, - а эти ссыльные - ни словом не стоит говорить о временности, это всегдашнее человеческое - посланные в политику, в скуку, не понимают, спорят - вот об этих самоедах, которым... - - И тут возникает большая, прекрасная, последняя любовь, - такая же огромная и прекрасная, как - знание, гениальное, как человек, и последнее, как человеческая любовь. - Так должно написать, не зная Заволочья.