Читать «Хорошо !» онлайн - страница 7

Трансваль,

страна моя, ты вся

горишь

в огне!Я в этом

каменном

котле варюсь,

и эта жизньи бег, и бой,

и сон,

и тленв домовьи

этажи отражена

от пят

до лба, грозою

омываемая, как отражается

толпа идущими

трамваями. В пальбу

присев

на корточки, в покой

глазами к форточке, чтоб было

видней, я в

комнатенке-лодочке проплыл

три тыщи дней.

12

Ходят

спекулянты

вокруг Главтопа. Обнимут,

зацелуют,

убьют за руп. Секретарши

ответственные

валенками топают. За хлебными

карточками

стоят лесорубы. Много

дела, мало

горя им, фунт

-целый!первой категории. Рубят,

липовый чай

выкушав. -Мы

не Филипповы, мы

привыкши. Будет обед,

будет

ужин,белых бы

вон

отбить от ворот.

Есть захотелось,

пояс

потуже, в руки винтовку

и

на фронт.А мимонезаменимый. Стуча

сапогом, идет за пайкомПравление

выдало урюк

и повидло. Богатые

ловче, едят

у Зунделовича. Ни щей,

ни кашбифштекс

с бульоном, хлеб

ваш, полтора миллиона. Ученому

хуже: фосфор

нужен, масло

на блюдце. Но,

как назло, есть революция, а нету

масла. Они

научные. Напишут,

вылечат. Мандат, собственноручный, Анатоль Васильича. Где

хлеб

да мяса, придут

на час к вам. Читает

комиссар мандат Луначарского: "Так...

сахар...

так...

жирок вам. Дров...

березовых...

посуше поленья... и шубу

широкого потребленья. Я вас,

товарищ,

спрашиваю в упор. Хотите

берите

головной убор. Приходит

каждый с разной блажью. Берите

пока што ногу

лошажью!" Мех

на глаза, как баба-яга, идут

назад на трех ногах.

13

Двенадцать

квадратных аршин жилья. Четверо

в помещении Лиля,

Ося,

я и собака

Щеник. Шапчонку

взял

оборванную и вытащил салазки. - Куда идешь?

В уборную иду.

На Ярославский. Как парус,

шуба

на весу, воняет

козлом она. В санях

полено везу, забрал

забор разломанный Полено

тушею, тверже камня. Как будто

вспухшее колено

великанье. Вхожу

с бревном в обнимку. Запотел,

вымок. Важно

и чинно строгаю

перочинным. Нож

ржа. Режу.

Радуюсь. В голове

жар подымает градус. Зацветают луга, май

поет

в уши это

тянется угар из-под черных вьюшек. Четверо сосулек свернулись,

уснули. Приходят

люди, ходят,

будят. Добудились еле с углей

угорели. В окно

сугроб.

Глядит горбат. Не вымерзли покамест? Морозы

в ночь

идут, скрипят снегами - сапогами. Небосвод,

наклонившийся

на комнату мою, морем

заката

облит. По розовой

глади

моря,

на юг тучи-корабли. За гладь,

за розовую, бросать якоря, туда,

где березовые дрова

горят. Я много

в теплых странах плутал. Но только

в этой зиме понятной

стала

мне

теплота любовей,

дружб

и семей. Лишь лежа

в такую вот гололедь, зубами

вместе

проляскав поймешь:

нельзя

на людей жалеть ни одеяло,

ни ласку. Землю,

где воздух,

как сладкий морс, бросишь

и мчишь, колеся, но землю,

с которою

вместе мерз, вовек

разлюбить нельзя.

14

Скрыла

та зима,

худа и строга, всех,

кто навек

ушел ко сну. Где уж тут словам!

И в этих

строках боли

волжской

я не коснусь Я дни беру

из ряда дней, что с тыщей

дней

в родне. Из серой

полосы

деньки, их гнали

годы

водникине очень

сытенькие, не очень

голодненькие. Если

я

чего написал, если

чего

сказалтому виной

глаза-небеса, любимой

моей

глаза. Круглые

да карие, горячие

до гари. Телефон

взбесился шалый, в ухо

грохнул обухом: карие

глазища

сжала голода

опухоль. Врач наболталчтоб глаза

глазели, нужна

теплота, нужна

зелень. Не домой,