Читать «О природе соответствий» онлайн - страница 4

Так вот, Федор Чистяков неуловимо напоминает площадь Труда. По крайней мере она ему к лицу. Не то... Это такой портрет (странный ракурс – с крыши, что ли): справа – величавая эклектика Штакеншнейдера, слева – подкупающе вульгарный, как разбитное «Яблочко», Матросский клуб, впереди, за каналом, – неумолимый и недосягаемый мясной кирпич Новой Голландии, в затылок упирается зелень Конногвардейского бульвара, а посередине жестко, с медными тарелочками, стучат и стучат трамваи. Чему служит это беспечно организованное пространство? Ничему. На него счастливо снизошел божественный дар прозябания – призрачного, но единственно достойного занятия, – площадь прозябает, словно полуденная крапивница на деревенском заборе, складывая и расправляя свою мозаику с частотой смены сезонов. Федор Чистяков похож на этот портрет; он и площадь Труда устроены одинаково.

Примечательны некоторые разговоры живущих у меня вещей.

– Это что за свинец? – спрашивает Чистяков и кивает на динамик, из которого со скрежетом выпорхнули «Swans».

– Это – «Лебеди», – говорит Боря Беркович.

– А что они так хреново летят? – удивляется Чистяков. – Мусорные какие-то лебеди – вот-вот шмякнутся.

– Просто они через помойку летят, через свалку, через горы хлама и разного говенного дерьма. Не где-то высоко, что и не видно, а прямо сквозь хлам – и крылья им пружины царапают, и вонючая масляная дрянь из консервных банок на них льется, и зола им в глаза бьет, но это все равно лебеди. Они белые-белые и летят они резко.

– А это?.. Это как объяснишь? – Чистяков меняет кассету: звучит Петя Дорошенко и его ансамбль «Росчерк». – Отлично: «Ты в моей жизни случайность. Что же сердце бьется так отчаянно? Я тюльпан на стрелку положу и ухожу. А-ха-ха!»

– Что ж тут непонятно? – в свою очередь удивляется Беркович. – Ждет он бабу. Баба – так себе. А он все равно нервничает и прикалывается к себе – отсюда такой слог. Стоит, стоит, а ее и в шесть десять нет, и в шесть пятнадцать нет. Что он, тюльпан жене понесет? Это же цинизм. Он его на стрелку кладет и сам себе так – а-ха-ха! Хотя на самом деле отчасти грустно.

Или вот еще:

– Почему мотылек визжит? – спрашивает Чистяков, сдувая мехи баяна. – С чего ему визжать?

– Так уж вышло, так отчего-то случилось, – говорит Андрей Левкин. – Это после я прочитал у Кастанеды, что какая-то сила не сила является в образе бабочки и что узнают о ее появлении по крику. А потом, не так уж и громко эта тварь кричит. Моррисон тоже о бабочке пел – не помню точно. Он, значит, поет о бабочке, а следом гитара тихо так делает: блюм-блюм...

– Что же мотылек кричит-то?

– Он кричит: ааааааа!..

– Понятно – букву боли.

Или вот:

– А дело все в том, – теребя густой ус, говорит Женя Звягин, – что Сергеева вовсе не было. Не было его ни в абсолютном, ни в относительном смысле, ни фигурально выражаясь, ни буквально привирая – никак.