Читать «Россия - Век XX (Книга 1, Часть 2)» онлайн - страница 181

В сознание многих людей - о чем уже шла речь - давно внедрено представление, что евреи тем самым вырывались, "освобождались" из чуть ли не "концлагеря" - "черты оседлости". Но вот, например, И. Э. Бабель записывает в дневнике об исчезавших на его глазах еврейских местечках в "черте оседлости": "Какая мощная и прелестная жизнь нации здесь была..."284 Через много лет, в 1960-х, М. М. Бахтин рассказал мне о своей только что состоявшейся беседе с широко известным в свое время писателем Рувимом Фраерманом, который был старше Бабеля и еще лучше знал еврейскую жизнь в "черте оседлости". Р. И. Фраерман (1891-1972) с глубокой горечью говорил о том, что в пределах этой самой "черты" в течение столетий сложились своеобразное национальное бытие и неповторимая культура, которые теперь, увы, безвозвратно утрачены...

Однако среди родившихся позднее, чем Бабель и Фраерман, евреев господствовало иное мнение. Я рассказал тогда же о сетованиях Фраермана близко знакомому мне поэту Борису Абрамовичу Слуцкому (1919-1986), и он не без гнева воскликнул: "Ну, Вадим, вам не удастся загнать нас обратно в гетто!" Подобное "намерение", разумеется, даже и не могло бы прийти мне в голову - уже хотя бы в силу его полнейшей утопичности. Тем не менее "реакция" Слуцкого была, несомненно, типичной для евреев, которые не могли иметь представления о реальной жизни в "черте оседлости", - несмотря даже на то, что жизнь эта нашла художественное и, более того, поэтическое воплощение, скажем, в прозе Шолом-Алейхема и живописи Шагала.

Могут, впрочем, возразить, что в произведениях Шолом-Алейхема и Шагала воссозданы не только "поэзия" жизни еврейских "местечек", но и ее тяготы и страдания. Однако такое возражение совершенно неосновательно, ибо литература и живопись того же времени, запечатлевшие русскую жизнь, ничуть не менее драматичны и даже трагедийны; собственно говоря, "поэзия бытия" и немыслима без тягот и страданий...

Но обратимся непосредственно к еврейскому "перемещению" 1920-начала 1930-х годов. Сотни тысяч евреев после 1917 года бесповоротно уходили из тех городов и городков на западных землях России, где их предки жили в течение столетий, и устремлялись в центр России; только в Москву переселились к 1933 году, как мы видели, около четверти миллиона евреев!

Это своего рода "великое переселение", естественно, не могло не иметь самых существенных последствий. "Очень большое число евреев", резюмировал в своем исследовании М. С. Агурский, оказалось "в ряде жизненно важных областей государственной, экономической, социальной жизни" (цит. соч., с. 260).

Стоит сказать о том, что многие из пишущих об истории считают ненужной или даже вредящей истине самое постановку вопроса о роли "национального фактора" и, особенно, о роли евреев в истории России. Так, например, в 1992 году Г. А. Бордюгов и В. А. Козлов в своей совместной книге "История и конъюнктура" заявили: "Мы собственными глазами видели, как в 1988 г. некоторые люди, опираясь на статью В. Кожинова "Правда и истина" ("Наш современник", 1988, № 4), составляли списки партийных работников 20-х-30-х годов с указанием их псевдонимов и фамилий и подсчитывали количество евреев в составе руководящих партийных органов. Очевидно, они считали, что это и есть та самая главная правда, та самая истина, до которой следует докапываться. Такие "простые" ответы были очень соблазнительны для неразвитого сознания, но это было нечто весьма и весьма чуждое как правде, так и истине. Заметим, что "простые ответы" часто возникают и от растерянности, и от незнания. Но есть незнание, которое ведет людей в библиотеки. А есть воинствующее невежество, которое зовет людей "бить жидов, спасать Россию"..."285