Читать «Пророк в своем Отечестве (Ф И Тютчев и история России)» онлайн - страница 246
Вадим Кожинов
Тютчевская поэзия тридцатых годов вся была, если угодно, празднична празднична и в ее самых драматических, даже трагедийных проявлениях:
Как жадно мир души ночной
Внимает повести любимой!
Из смертной рвется он груди,
Он с беспредельным жаждет слиться!..
Раннее творчество поэта утверждает это праздничное величие человека, открыто соотнесенного с целой Вселенной:
По высям творенья, как бог, я шагал...
И легко может показаться, что в поздней тютчевской поэзии человек решительно сведен с этих высей. Он предстает в ней как явно не всесильный, как заведомо смертный. И столь же легко прийти к выводу, что жизнь-де сломила поэта, и он, мол, уже не способен причаститься "животворному океану" Вселенной, не может гордо и радостно возгласить:
Счастлив, кто посетил сей мир
В его минуты роковые!
Его призвали всеблагие
Как собеседника на пир.
Он их высоких зрелищ зритель,
Он в их совет допущен был
И заживо, как небожитель,
Из чаши их бессмертье пил!
Так говорил поэт около 1830 года. Через двадцать лет. в 1850 году, он создает одно из величайших своих - и общечеловеческих - творений - "Два голоса":
I
Мужайтесь, о други, боритесь прилежно,
Хоть бой и неравен, борьба безнадежна!
Над вами светила молчат в вышине,
Под вами могилы - молчат и оне.
Пусть в горнем Олимпе блаженствуют боги:
Бессмертье их чуждо труда и тревоги;
Тревога и труд лишь для смертных сердец...
Для них нет победы, для них есть конец.
Поэт как бы прямо возражает самому себе; оказывается, человеку и невозможно, и незачем идти на пир к олимпийцам. Тем более что о том же самом говорит не только первый, но и второй "голос" стихотворения:
II
Мужайтесь, боритесь, о храбрые други,
Как бой ни жесток, ни упорна борьба!
Над вами безмолвные звездные круги,
Под вами немые, глухие гроба...
Но прежде чем вслушаться в последнюю строфу, вернемся к стихотворению "Цицерон" ("Счастлив, кто посетил сей мир..."). Что оно воспело? Оно утверждало великий "праздник" человека, призванного самими олимпийцами на пир, ставшего зрителем их высоких зрелищ, допущенного в их совет и даже, как небожитель, пившего бессмертье из их чаши.
В последней строфе стихотворения 1850 года все проникновенно преображено: теперь как раз олимпийцы становится зрителями, а человек, никем не призванный и не допущенный, сам по себе (а не играя чужую роль, "как небожитель") пьет роковую, жестокую, но свою чашу и "вырывает", а не получает в виде поощрения венец победы:
Пускай олимпийцы завистливым оком
Глядят на борьбу непреклонных сердец,
Кто, ратуя, пал, побежденный лишь Роком,
Тот вырвал из рук их победный венец.
Много позже поэт в стихотворении на смерть Елены Денисьевой увидит в судьбе этой женщины то же самое величие и скажет о своей "муке вспоминанья":
По ней, по ней, судьбы не одолевшей,
Но и себя не давшей победить...
Это, разумеется, вовсе не значит, что стихотворение "Два голоса" перечеркнуло, отменило раннее - "Счастлив, кто посетил сей мир..."; в конце концов можно бы утверждать, что есть два Тютчева. (Второй начался в стихах 1849 года "Итак, опять увиделся я с вами...", где поэт не столько отверг Овстуг, сколько простился с "великим праздником молодости чудной...".) И оба Тютчева по-своему прекрасны. Первый из них - поэт цветущей молодости, которая чувствует себя призванной на пир богов и верит в свое бессмертье. В ранней тютчевской поэзии в самом деле почти отсутствует тема смерти, есть лишь мотив растворения в бессмертном мире природы, слияния с "беспредельным", смешения с "миром дремлющим".