Читать «Радость и страх» онлайн - страница 260

Четырехкомнатная квартира неплохо обставлена и на удивление чиста и прибрана. Понятия об украшении жилища у Паркина, оказывается, чисто военные. Картины висят попарно; при каждом, кресле - своя пепельница на ремне с грузом; на турецком полированном столике перед камином аккуратно расположены пепельница, сигареты и спички. И когда он, войдя, застает в квартире жену и Табиту, то первая его забота - не поздороваться, а смахнуть с этого столика соринку и предложить обеим женщинам полюбоваться им. - Из султанского дворца в Константинополе. Черное дерево и перламутр. Уникальная вещь; Вы посмотрите, какая работа.

- Прелесть что такое, Джо.

- Ковер рядом с ним совсем не смотрится. Неужели нельзя достать что-то поприличнее?

Да, на этом новом фоне Паркин оказался внимательным мужем или, вернее, хозяином дома. У него есть свои взгляды на портьеры, диванные подушки, даже цветы. И чуть не каждый день он приводит с работы бывших летчиков, обосновавшихся в Лондоне, угощает их и, выбрав подходящий момент, приглашает полюбоваться турецким столиком.

Нэнси и Табита нередко готовят ужин на десять человек, а после ужина моют посуду. Но даже когда и к полуночи работа не кончена и они падают от усталости, на лицах у обеих читается удовлетворение. Быт налажен, механизм пущен в ход. Нэнси, вытирая кастрюльку, вздыхает: - Время кормить Сьюки, а они все не уходят!

- А уж говорят! Никогда не слышала, чтобы столько говорили.

- Что ж, наверно, им нравится, потому и ходят. А для Джо чем больше народу, тем лучше.

Она приносит ребенка в кухню, усаживается, не отбросив от лоснящегося лица рассыпавшиеся, влажные от пара волосы, и расстегивает комбинезон, так что большая грудь выпадает на него, как плод, созревший мгновенно, словно по волшебству. И, склонившись над дочкой, говорит разомлевшим голосом, в котором и усталость и удовольствие от укусов беззубых детских десен: - О господи, либо о политике, либо о выпивке. Не хотела бы я быть герцогиней.

- Герцогини из тебя бы не вышло.

- Тебе хорошо говорить, сидела у себя в комнате.

Табита чистит ложки, зорко следя за тем, как идет кормление, и отвечает гримасой, означающей одновременно: "Да, уж я нашла чем заняться" и "Меня не звали".

За дверью голоса, кто-то гремит ручкой; Нэнси встает, не отнимая от груди малютку - точь-в-точь обезьяна на суку, в которую вцепился детеныш, - и приотворяет дверь. Слышен молодой мужской голос: - Мы пришли помогать.

- Нет, Тимми, сюда нельзя. Нечего вам здесь делать, веселитесь дальше.

- Нэн! - взывает другой голос. - Я очень хорошо мою посуду!

- Нет, нет, Билл. Брысь отсюда, мальчики.

"Мальчики", ровесники Нэнси, а то и постарше, пробуют возражать, но в конце концов уходят. Она запирает дверь и возвращается на свое место. Никто нам не нужен, да, бабушка? - И сладко зевает. - На сегодня с меня их хватит.

- Да уж что верно, то верно.

По улице еще проезжают машины. Автобус, задержавшись у светофора, взревел и тронулся с места. Из гостиной долетает взрыв смеха, и тяжелые башмаки топают внизу по лестнице - кто-то, отпустив на прощание удачную шутку, отправился восвояси. Но от этих звуков тишина в кухне только отраднее, словно она существует сама по себе, отгороженная от мира спешащих автобусов и мужских острот. Теперь молчание нарушает только мягкое почмокивание младенческих губ, жадное, деспотичное.