Читать «Багратион» онлайн - страница 136

- Ей-ей, ничего не следует! Не знаю, что в деле написано, но уж, наверно, не написано, что за два дня до происшествия командир пятого корпуса благоверный государь цесаревич Константин Павлович самолично перед гренадерами то же говорил. Слова гнусного не изволил его высочество произносить, но все, что надобно для рождения его в темной солдатской душе, сказал. Старынчук же по-своему повторил. Свету мало, а теплоты много вот...

У принца опять защекотало в носу, и он замахал толстыми белыми руками.

- Я знаю все это не хуже вас. Но - довольно! Я больше не слушаю! Как вы не понимаете? Я иностранный принц... Не вмешивайте меня в эти дрязги! Меня нет! Я - закон! Солдат будет расстрелян! Я гоню прапорщика Полчанинова вон из квартирмейстеров!

- Нет-с! Так не будет! - закричал, вдруг придя в неистовство, Кантакузен. - Не будет! Тогда и меня расстреливайте! Половину армии! Кто вам позволит? Вы иностранный принц... А цесаревич - наш, российский... Чтобы с правдой встретиться, к нему один ход! Желаю здравствовать, ваша светлость! Идем, золотой, прочь отсель!

Он вышел из шалаша, как из бани, отдуваясь и дико вращая черными глазами.

- Каков кадавер злосмрадный! А? Ну, да еще посмотрим! Идем-ка, братец Полчанинов, сперва к князю Петру Иванычу... Потом к старику Куруте... А там... посмотрим!

Проснувшись после обеда, цесаревич вышел из шатра, приказал подать ружье и принялся стрелять в соломенного солдата, которого возил для этой цели за собой. Утром он уже упражнялся над солдатом, но никак не мог угодить в голову. Он заряжал и стрелял точно по артикулу, будто стоял во фронте. В разгар этих занятий к цесаревичу приехал Багратион.

Еще с итальянского похода 1799 года Константин Павлович привык относиться к князю Петру с уважением, легкой завистью и боязнью колкого словца. Первые два чувства он называл любовью, а последнее - дружбой, и такими отношениями с Багратионом кичился и бахвалился. Князь Петр сошел с лошади бледный и сумрачный. Ход отступления волновал и тревожил его. Прежде мучился он в припадках возмущения, в бешеных порывах негодования и досады. Теперь снедала его грусть. Он начинал понимать смысл Барклаевых действий. Допускал даже пользу, которая могла от них происходить. Но уверенности в том, что только так надо действовать, по-прежнему у него не было. И в бесспорной правильности своей собственной наступательной тактики он также после Смоленска уже не был убежден. От всего этого возникало в нем какое-то ужасное смутное и тяжелое состояние, неопределенностью своей жестоко угнетавшее князя Петра Ивановича. Не от того ли трясла его через день лихорадка?

- Решил я, ваше высочество, ни во что не вмешиваться, - говорил он цесаревичу. - Давно уж убедился, что никакие мои предложения в дело не берутся. Я теперь на все согласен. Но тоска берет, как подумаю, что и под Вязьмой не дадим мы боя. Принесем туда на плечах французов, да и дальше пойдем. А до Москвы всего пять переходов!

Цесаревич сморщил свой маленький нос и сделался похож на моську.

- Или очень уж храбр Барклай, или трус беспримерный, - прохрипел он. Ведь кабы не держал Платов арьергардом своих французов, что было бы? Но на Платова надежды возлагать не всегда можно. Он что ни день - пьян; кричит, что с отчаяния от ретирады. А я знаю: до смерти хочется ему графом быть; ход же дел таков, что лишь во сне примерещиться может ему теперь графство. И пьет, каналья-старик! Вчерась на арьергарде французов прямо в Семлево привел, нам всем на голову. Крик, шум... Снялись, побежали зайцами... Трюх-трюх... Вот тебе и Платов, свет в окошке! А неприятель на носу...