Читать «Студенты (Семейная хроника - 3)» онлайн - страница 113

Он приехал домой, вбежал по лестнице, чиркнул спичкой в неосвещенной квартире и увидел в зеркале отражение своего бледного лица. Спичка потухла, и осталось впечатление, что там, в зеркале, мелькнул страшный остов какого-то человека.

Холодный ужас сковал его члены, и опять сознание истины во всей ее ужасающей наготе охватило и проникло в его душу.

"Прочь, прочь отсюда! - паническим страхом выбросило его назад на лестницу. - Поеду в театр, условились во фраке: три месяца еще ничего не будет заметно, а через три месяца смерть".

Карташев повеселел даже: три месяца! Много времени! Многие и до завтрашнего утра не доживут.

Он стал мыться, чистить зубы, чесаться и сосредоточенно одеваться.

Силы вдруг оставили его, и он, проговорив тихо: "Господи, что ж это?" лег на кровать и зарыдал. Тяжелые судорожные вопли вырывались из груди, все существо его вздрагивало, и все новые и новые лились слезы. "Господи, что ж это?" - повторял он все ту же фразу, которая, как молотом, била туда, где был источник этих слез... Фраза перестала действовать, он лежал, закусив подушку, равнодушный, апатичный, спокойный.

Он встал и подошел к зеркалу.

"Волосы есть еще - густые, русые... глаза..."

Карташев показал себе зубы, стиснув рот.

"Может быть, кто-нибудь еще влюбится, а я мертвый уже. - Чужой в этом мире, гость на три месяца... Ну, и отлично: не надо ни о чем думать, не сметь думать! Мертвецы разве думают?"

Он умылся еще раз, оделся, надушился, несколько раз растрепал и опять расчесал волосы, надел пальто и вышел на улицу.

В театре кончалось третье действие оперы "Ромео и Джульетта".

Ослепленный светом, во фраке, уверенно, с усвоенной уже манерой баловня судьбы, Карташев не спеша прошел в первый ряд и небрежно, не смотря на Шацкого, опустился в кресло. В это мгновение смутное удовольствие заключалось лишь в том, чтобы сильнее поразить Шацкого.

- Ну? - тихо, встревоженно спросил Шацкий.

Карташев спокойно-пренебрежительно назвал свою болезнь и, равнодушно подняв бинокль к глазам, начал смотреть на сцену.

Шацкий как сидел откинувшись вполоборота к Карташеву, так и остался, точно окаменел в своей позе.

Он усиленно мигал глазами и смотрел: смотрел на волоса Карташева, на его профиль, на то, как он держал бинокль; осматривал его костюм, ноги и опять, мигая, уставлялся в его лицо. Какое-то удовольствие, какой-то животный инстинкт самосохранения охватил его: не он, а вот этот болен. Он здоров и ни под каким видом не желает быть на его месте. Но затем ему стало жаль Карташева. Какое-то движение его руки, какой-то поворот сказали вдруг о его страданиях.

Шацкий ласково и тепло спросил:

- Тёма, правду говоришь?

Руки Карташева, державшие бинокль, дрогнули, и, прежде чем он успел вынуть платок, слезы закапали по его щекам. Карташев все смотрел в бинокль и незаметно стал вытирать слезы.

Шацкий как-то крякнул и отвернулся к сцене.

Действие кончилось. Успокоившийся Карташев равнодушно обводил глазами ложи, облокотившись о барьер. Горели огни театра и мягко тонули в тени прозрачной голубой обивки литерных лож. В ложах сверкали дорогие наряды дам, хорошенькие лица, в памяти еще сохранилось впечатление сада, фантастической ночи, красных, синих и белых огней, всего аромата нежной сцены объяснения в любви Ромео с Джульеттой. Жизнь и смерть были в душе Карташева, и он говорил, бросая отрывочные фразы: