Читать «На растительной пище» онлайн - страница 4

За отсутствием мясных продуктов, пища его отличалась спартанской простотой; он насыпал в горшок гречневой крупы и долил его водой. Потом принёс из амбара кусок замороженного теста, которое он умудрялся печь под горячими угольями в жестяной коробке, переделанной из керосиновой банки. Хлеб и каша почти исключительно составляли его пищу, ибо в этом заброшенном крае нельзя было найти хотя бы самых жалких овощей для пополнения этого скудного стола. Даже такая пища была втрое дороже животной, и бедному вегетарианцу удавалось сводить концы с концами только благодаря тому, что все другие траты он заменял своим трудом.

Нельзя сказать, чтобы при такой пище у Веревцова было много сил и здоровья. Руки его оставались слишком тонкими, плечи поднимались вверх острыми и узкими углами, но он скрипел да скрипел как ива, сгибаемая ветром, и до сих пор удачно справлялся с мелкими недугами, время от времени выпадавшими ему на долю.

Поставив на уголья горшок с кашей и чайник для кипятку, Веревцов уселся перед камином и стал смотреть в огонь. С раннего утра до поздней ночи весь день его был наполнен трудом. Он медленно справлялся со своими делами и подводил свой дневной баланс только после двенадцатичасового рабочего дня, но время, когда в камине разгорался огонь, составляло для него отдых. Среди этой мёртвой страны огонь был источником жизни и движения, туземцы обоготворяли его, и даже далёким русским пришельцам казалось, что в ярком шипящем и прыгающем пламени колышется и мелькает какое-то неукротимое, вечно беспокойное, то разрушительное, то творческое, начало. И Веревцову, когда он растапливал камин, казалось, что он не один в юрте, что яркий огонь заглядывает ему в глаза, и разговаривает с ним своим трескучим голосом, и кивает ему своей косматой багровой гривой. И эти разговоры огня настраивали его всегда в особом мечтательном, почти разнеженном тоне. Он садился на скамью против яркого друга своих зимних ночей и принимался вспоминать свою прошлую жизнь, и эти воспоминания, трагические и однообразные, были окружены ореолом как деревья чёрного леса, выступившие внезапно на ярком фоне багрового заката. Ещё чаще он мечтал, и мечты его были ясны и наивны как мечты первых христиан, духовным потомком которых он являлся в своём закалённом и мужественном беззлобии. Будущий золотой век представлялся ему так реально, как будто он сам собирался в нём жить.

Мечи перекуют в орала, и пушки -- в земледельческие машины; все люди будут любить друг друга, угнетённые прозреют, и угнетатели станут их братьями, и рабы, и господа будут трудиться на одной ниве. И наука покорит болезнь и старость, рождение и самую смерть. Тогда царство небесное настанет на земле...

Длинная чёрная головешка, перегорев посредине, упала прямо в горшок. Вода забурлила и перелилась через край. Василий Андреич очнулся от своих мечтаний и, достав из-за камелька короткий полуобгоревший ожиг, принялся перемешивать дрова. Он тщательно околотил все крупные головни и, действуя ожигом как рычагом, установил их рядом в глубине очага; целую груду крупных углей, пылавших струйчатым ярко-малиновым жаром, он выгреб вперёд на край шестка, чтобы они отдали своё тепло плохо нагревавшейся юрте. Отдельные угли падали на пол, он подбирал их руками и торопливо бросал назад, обдувая себе пальцы, если горячий уголь успел прохватить кожу. Он умудрился также задеть себя по лицу обгорелым концом ожига, и на его правой щеке легла чёрная полоса, протянувшаяся и через нос. Наконец, головешки перегорели. Василий Андреич сгрёб угли в кучу, присыпал их золою из корыта, стоявшего в углу, и, поставив латку с тестом на обычное место в углублении шестка, поспешил закрыть трубу, хотя в углях ещё перебегали последние синие огоньки угара. Но юрта была так холодна, что никакой угар не мог держаться в её промёрзлых стенках. Однако, жар, струившийся из широкого жерла камина, отогрел, наконец, эту мёрзлую берлогу. Иней, густо насевший на льдине единственного окна, растаял и скатился вниз лёгкими и мелкими слезами, и она яснела теперь как толстое зеркальное стекло. В переднем углу капля за каплей стал сочиться один из ледяных сталактитов, и в воздухе приятно запахло печёным хлебом. Это был промежуток в ледниковом периоде, который царил здесь всю зиму, каждую ночь достигая апогея.