Читать «Ода утреннему одиночеству, или Жизнь Трдата: Роман» онлайн - страница 79

В том парламенте, который я оставил за Кавказским хребтом, сидела пара человек, получивших от меня мат за шахматной доской, хотя в шахматах я профессионалом не был, но, несмотря на это, законы, по которым я должен был жить, придумывали они и очень этим гордились. Что они мне сделали хорошего, эти законодатели, не только тамошние, вообще все и повсюду, чтоб я хотя бы в знак благодарности мог смириться с их любовью к родине и продиктованными ею законами, дарующими всякие преимущества своему народу? Да ничего! Это я был тем, кто никого не убивал, не воровал даже абрикосов в саду соседа, не врал, если меня к этому не принуждали, не мучил никого ни телесно, ни душевно, не заставлял часами ждать себя, даже не выпускал никому в лицо выхлопные газы, в то время как со мной проделывали многое из этого списка. Почему же я должен был добровольно согласиться с придуманным другими понятием родины, которое мне, помимо всего прочего, навязывали при помощи идиотских законов?

Моя родина, думал я, там, где на десятке квадратных метров, тесно прижавшись друг к другу, стоят мои любимые книги, в какой бы стране, в каком городе ни находились полки с ними. Еще моя родина там, где после того, как в просторном помещении потухнет свет, на белом полотнище появляются отражения чужих сознаний. И на разложенном диване, где рядом со мной едва помещается женщина, которую я люблю и которая любит меня.

Я вспомнил еще одну родину — коридор длиной метров в двадцать, откуда вели двери в комнаты моих товарищей по академии. Это были люди, которых я, несмотря на все различия, разногласия и размолвки, мог бы назвать своим народом. Где они теперь? В Москве я их не встретил.

Как преступника тянет обратно на место преступления, так и меня вдруг стало тянуть в академию. Вообще-то я не очень рвался на поиски старых знакомых, потому что хоть они и не называли меня «черным» или «лицом кавказской национальности», но и в их глазах появились отчуждение и даже обида: вот учили вас, образовывали, цивилизовывали, а теперь все четырнадцать разбежались. Хоть и боясь подобных упреков, однажды я все-таки вошел в здание академии, но не обнаружил там ни одного знакомого лица, сменился не только директорат (чего следовало ожидать, ведь и у здешних новых властителей были супруги и племянницы), поменялись и кураторы, гардеробщицы и даже алкоголик киномеханик, который, показывая фильмы, вечно путал части. Здание выглядело печальным, почти вымершим, да и кому уже нужно было заведение, где показывали те же фильмы, что и по телевизору?