Читать «Поиски и находки в московских архивах» онлайн - страница 56

Переступая порог читального зала архива, я уже четко представлял себе цель научного поиска.

В архиве вас ждут сюрпризы самого неожиданного характера. Вы ищете материалы о Пушкине, а в папках неустановленных лиц можете обнаружить подлинные рукописи его современников — поэтов пушкинской поры, критиков 20—30-х годов XIX века.

Неизвестные прежде архивные материалы позволяют зачастую уточнить отдельные литературные факты, как это случилось, например, с пушкинским стихотворением «Полководец». Творческая история этого стихотворения предстала теперь в совершенно новом свете. Если ранее считалось, что текст стихотворения «Полководец» не может быть с уверенностью установлен согласно «последней авторской воле», то в настоящее время с полной уверенностью установлен по последнему авторскому тексту, обнаруженному в Центральном государственном архиве Октябрьской революции. Это самый поздний, отражающий последнюю волю поэта беловой автограф стихотворения «Полководец».

Стихотворение вписано в альбом великой княгини Елены Павловны (1806—1873) на пяти страницах четким изящным почерком, без исправлений. Подпись поэта отсутствует, но в рукописи содержится характерная пушкинская концовка. В конце автографа рукой владелицы альбома сделана пометка по-французски: «Записано Пушкиным собственноручно».

Вписать «Полководца» в альбом Елены Павловны Пушкин мог не ранее 7 апреля 1835 года, когда оно было создано, и до 26 января 1837 года, за день до дуэли.

До сих пор были известны два автографа стихотворения «Полководец»: 1) черновой, в рабочей тетради 1833—1835 годов, относящийся к апрелю 1835 года; 2) перебеленный, на отдельном листе, сохранивший несколько слоев исправлений. Оба автографа хранятся в Пушкинском доме.

Наша находка — полный беловой автограф «Полководца», которому предшествовали указанные выше автографы: черновой и перебеленный со множеством исправлений (он приобрел вид черновой рукописи).

Вот текст этого автографа:

ПОЛКОВОДЕЦ У русского царя в чертогах есть палата: Она не золотом, не бархатом богата; Не в ней алмаз венца хранится за стеклом; Но сверху до низу во всю длину, кругом, Своею кистию свободной и широкой Ее разрисовал художник быстроокой. Тут нет ни сельских нимф, ни девственных мадонн, Ни фавнов с чашами, ни полногрудых жен, Ни плясок, ни охот; а все плащи да шпаги, Да лица полные воинственной отваги. Толпою тесною художник поместил Сюда начальников народных наших сил, Покрытых славою чудесного похода, И вечной памятью двенадцатого года. Нередко медленно меж ими я брожу И на знакомые их образы гляжу, И мнится, слышу их воинственные клики. Из них уж многих нет: другие, коих лики Еще так молоды на ярком полотне, Уже состарились и никнут в тишине Главою лавровой. Но в сей толпе суровой Один меня влечет всех больше. С думой новой Всегда остановлюсь пред ним, и не свожу С него моих очей. Чем долее гляжу, Тем более томим я грустию тяжелой. Он писан во весь рост. Чело, как череп голый, Высоко лоснится, и мнится, залегла Там грусть великая. Кругом густая мгла; За ним военный стан. Спокойный и угрюмый, Он, кажется, глядит с презрительною думой. Свою ли точно мысль художник обнажил, Когда он таковым его изобразил, Или невольное то было вдохновенье, Но Доу дал ему такое выраженье. О вождь несчастливый! суров был жребий твой. Все в жертву ты принес земле тебе чужой. Непроницаемый для взгляда черни дикой. В молчанье шел один ты с мыслию великой, И в имени твоем звук чуждый не взлюбя, Своими криками преследуя тебя, Бессмысленный народ, спасаемый тобою, Ругался над твоей священной сединою. И тот, чей острый ум тебя и постигал, В угоду им тебя лукаво порицал... И долго, укреплен могущим убежденьем, Ты был неколебим пред общим заблужденьем, И на полу-пути был должен наконец... Безмолвно уступить и лавровый венец, И власть, и замысел, обдуманный глубоко, И в полковых рядах сокрыться одиноко. Там устарелый вождь, как ратник молодой, Искал ты умереть средь сечи боевой; Вотще! Соперник твой стяжал успех сокрытый В главе твоей; а ты, оставленный, забытый, Виновник торжества, почил — и в смертный час С презреньем, может быть, воспоминал о нас. О люди! Жалкий род, достойный слез и смеха!  Жрецы минутного, поклонники успеха! Как часто мимо вас проходит человек, Над кем ругается слепой и буйный век, Но чей высокий лик в грядущем поколеньи Поэта приведет в восторг и в умиленье!