Читать «Республика попов» онлайн - страница 16

Менкине было не до смеху, он тупо воззрился на человечка, который все посмеивался. Но вдруг он перестал смеяться, состроил серьезное, чуть ли не умоляющее лицо.

— Ах, пан Менкина, да вы меня не узнали! Вижу, смотрите и не узнаёте. Как жаль!

Человечек пританцовывал перед ним, говорил, размахивая руками. Менкина никак не мог его вспомнить.

— Однако, пан Менкина, вас словно по голове ударили. Неужели не вспомните? Вы ходили взглянуть на свой дом. Прекрасный дом, подходящая резиденция для американца, верно? Хорошо бы пережить в нем и военные годы. Так нет! Забрался в него гардист — вон он распинается на подмостках. Этого вы из своей виллы нипочем не выкурите. Так что мы понимаем, отчего вы такой, пан Менкина. Нет, вы действительно еще не узнали меня? Весь город меня знает. — Человечек сделал еще одно танцевальное па. — Серафим Мотулько. Мастер Мотулько, слабейший из двойни.

— Слабейший из двойни! — воскликнул Менкина, рассмеявшись от души.

Ну конечно! Серафим Мотулько был портной в предместье. И как это он из головы выскочил! Несколько лет назад, в очередной свой приезд на родину, Менкина, начав строить виллу, познакомился и подружился с ним. У мастера Мотулько всегда находился досуг посидеть в трактире «У ворот». Он был из тех мастеров-ремесленников, что еще разъезжали по австрийской монархии в учебных целях. Он слыл умницей и политиком. Действительно, как он сам рассказывал, был он более слабеньким, покалеченным из двойняшек. Ожидали, что он умрет, но умер не он, а его более крепкая сестра. В надежде, что этот перекореженный младенец рано попадет на небо, родители дали ему имя Серафим. А так как он не отправился на небо прямым путем, то его сунули в монастырь. Там он выучился шить и играть на гармониуме душеспасительные псалмы. Умел он и по-латыни немного. Пусть нигде не учившийся, он все же не остался без образования, был далеко не глупым человеком, и паясничал вовсе не от отсутствия царя в голове.

— Меня еще в утробе матери угнетали, — сказал Мотулько, чтоб утешить Менкину. — Еще в материнской утробе мне голову чуть не пополам согнули. Я-то знаю, что такое угнетение.

Они прохаживались под аркадами в улочке, выходившей на площадь. Навстречу им попалась красивая дама в трауре. Она толкала перед собой колясочку.

— Овдовевшая республика, — заметил мастер Мотулько. — А в колясочке — чехословацкий посмертышек; вот уж верно, что так: граница разделила любящих.

— А почему она в трауре?

— Потому. Он обвенчался с республикой, а она не пожелала признать «протентократ». Короче говоря, скатился он на нашу сторону.

— Как вы странно говорите. Что значит — скатился?

— Попал он к тем оленям, что на нашу сторону хаживали. А немцы в Моравии охотятся на таких.

— Потому и скатился?

— Ну да. Искал свою республику, а нашел смерть.

На трибуну поднялся новый оратор в черном мундире. Публика рукоплескала. Плеск ладоней отдавался от крыш, в сотню раз усиленный репродукторами. Словаки и словачки, гардисты! Гардисты — это слово не раз гремело над площадью, облетало отдаленные улицы. Менкина шепнул своему спутнику на ухо: