Читать «Горькое вино Нисы (Повести)» онлайн - страница 147

— Это мы с коллективом решим, что с вами делать. На собрании.

Удивляюсь выдержке Керимовой.

На собрании она тоже была спокойна, сама говорила мало, дала осужденным высказаться. А что тут высказываться? Все ясно. Наказывать надо.

Антонишина предлагает:

— Она тут нам всем крови попортила и еще попортит, если оставить. Направить на тюремный режим — и весь разговор. Пусть там подумает, может, образумится.

Вроде бы соглашаться с этим стали. Но тут молчальница наша Мурадова — руку тянет, слово просит.

— Зачем тюрьма? — говорит, волнуясь. — Тюрьма плохо. Очень плохо. Здесь женщин есть, вместе работаем, вместе отдыхаем. Нинка нам как дочка — самый молодой. Разве дочку тюрьму мать отдаст? Мать сама тюрьму пойдет, дочку не отдаст. Учить надо.

— Ты свою невестку выучила! — сказала зло Нинка.

У Мурадовой лицо красными пятнами пошло. Но она сдержалась, не ответила резко, даже не посмотрела в Нинкину сторону.

— Учить надо, — упрямо повторила она. — У нее, может, жизнь такой тяжелый был. Нинка злой стал. Семья нет, мы — семья.

— Так что ты предлагаешь? — спрашивает Антонишина.

— Учить надо, — с прежним упрямством повторяет Мурадова.

— Вот тюрьма ее и научит!

Керимова хмурится, обводит нас взглядом, не спешит с решением, ждет что-то.

— А может, бойкот ей объявить? — несмело предлагает Назарова и оглядывается виновато.

Она тут старается быть тише воды, ниже травы.

Сама когда-то под колонию подводила. Следователем была в районной прокуратуре, за взятку осуждена.

После ее слов движение прошло — как ветер в парке. И голоса:

— А что! Верно.

— Но чтобы никто, ни одна душа с ней не разговаривала.

— Правильно. На тюремный режим всегда успеем.

У Керимой лицо просветлело, и я с добрым чувством подумала, что зла на нас она не держит.

На том и порешили — объявить Нинке бойкот на неделю.

Нинка смолчала, но, когда выходили, нарочно громко сказала:

— Прямо умора. Век бы вас не слышать.

Сегодня четвертый день, и видно, что молчание ее начинает тяготить.

Ну, хватит о наших делах. Ты-то как? Почему упорно ни слова о повести? Неужели остыл? Мне трудно судить, но первые главы, как говорится, произвели впечатление. Хотелось бы дочитать до конца. Напиши хоть, закончил ли. Я ведь понимаю, дело творческое, тонкое, деликатное, вмешательства извне не терпит. Так что прости, больше не буду. Просто хочется все время чувствовать тебя рядом — хотя бы читать написанное тобой. Письма твои я перечитываю ежедневно, понимаю теперь бедную мою маму. Нам многое запрещается, а в этом я вольна. Не знаю, что бы мы все тут делали, не будь в исправительно-трудовом кодексе такой строки: «Осужденным разрешается получать письма без ограничения их количества». Ты оцени: ограничения во всем, и только в письмах «оттуда» их нет. Было бы чрезмерной жестокостью лишить нас этого блага.

Почаще дари мне весточки из того мира, который остался за стеной.

Смогу ли только когда-нибудь отплатить тебе добром за добро?

С наступающим Маем, Сережа!

Целую тебя.

Твоя Вера.

20 апреля.

«Пришел ответ от Саламатина С. Ф. Пишет, что сейчас в школе четвертая четверть — самая короткая, потом экзамены, а после экзаменов обязательно приедет. Смирнова В. в своих письмах ему сообщает много лишнего, прибавляет цензору работы. Но я ей об этом не говорю — ей самой полезна такая открытость, да и нам следить за ее исправлением легче».