Читать «В начале жатвы. Повести и рассказы» онлайн - страница 16

В былые времена Филиппушка уважал приезжих, любого со стороны почитал неизмеримо выше своих сельчан. Да и было кого уважать — начальство! Каждый отличался нездешностью манер и речей, был смелым, крутым, безоглядным. У него тут ни свата, ни брата. Принципиальный. И Филиппушку каждый ценил, нуждался в нем, вводил в свой круг. Чужому не так легко разобраться в сельской путанице, а Филиппушка ему все как на лопате выложит и провернет все, на что тот только намекнет, самым твердым образом. Вот тебе и почет и уважение.

Теперь другое: приедет кто, так норовит не выделиться, своим сделаться всем и каждому, в струю попасть. Оттого и глупости делает. Чужими глазами на мир смотрит, подсказками живет, и сразу ты у него и лодырь, и дурак. А что бы знал? Классовое чутье у него затупилось, где белое, где черное, не видит, а понимание жизни куда как быстрое! На заслуги твои, на высокие мысли душевные ему наплевать. Все превзошли! Лодырь! Забыли, что беднота есть ударная сила, потому как терять ей нечего. Так и случилось. Кто ходит барином, у кого скотины полный двор, да машина, да мотоцикл, да ковры по полу — тот и наверху сегодня. Откуда это пошло? Вот ты разберись сначала, пойми машину в человеке, усеки, что двигает им, а потом руби. Так нет ведь! Вот и Колюхов этот. Ему такое дело — маслом по душе. А кто он такой, Колюхов? Кулак, вражина лютая, и больше никто. Ведь это он, Филиппушка, если разобраться по-доброму, должен в легковушках раскатывать, рубахой белеть, с городских ботинок пыль сметать. Он. Хоть это ему и ни к чему. Заслужил. Опять же — нет. Давно ли ты обрез выбросил, контра ржавая? — спросить бы этого гада. — Давно ли перестал Советскую власть в спину ножом пырять?.. Сообщить бы куда следует, да тем же путем и обратно. Только и сообщать теперь некому, некуда... И еще: в Сычовке никто и последнего дурака в лицо дураком не назовет, поговорит вроде как с ровней, голодного накормит, печального утешит, никто не рявкнет «кыш!» — пожалеет. У приезжего жалости нету. Приезжий — он горазд на скорые выгоды — вынь да положь. А от тебя какая выгода? И знать тебя не знают, и знать не хотят. А ты потолкуй со мной по-хорошему, порасспроси что к чему, тогда и суди. Глядишь, глупостей меньше натворишь. Так нет — куда там!..

Затрещала калитка. Она не открывалась, нижний навес сломался, и стояла косо, образуя со столбом узкий треугольник — Филиппушке аккурат пройти, а если пролазил кто рослее хозяина, то просто отгибал ее сверху, и тогда она трещала в еще живом замке. Если бы ходили почаще, она давно отломалась бы, а так стоит и стой она.

На этот раз - в калитку пролезал кто-то большой, неловкий. «Колюхов!» — вдруг показалось Филиппушке, и он начал вставать, готовясь к чему-то противному. Но это была Лександра.В сумерках она казалась еще больше, чем на самом деле. Парусиновые мужские башмаки стояли на земле твердо, плотно — не башмаки, а два трактора, простые чулки обтягивают столбы крепких ног, широкий подол темного, в белые цветочки, платья застит полмира, солдатский поношенный китель на плечах вместо френчика, на седой голове платочек шапочкой, в ладонях скрылась — чуть-чуть белеет литровая молочная банка. Кажется, будто Лександра не вошла, а просто выросла из земли. Работница. Воительница.