Читать «В начале жатвы. Повести и рассказы» онлайн - страница 15

— Дура ты, — отвечал хозяйке Филиппушка. — Где ты тут карасиков увидела? Караси — тьфу! — тина. Здесь ленок вот, хариус — рыба царская. Понимать надо.

— Да уж ладно,— отмахнулась хозяйка,— давай. Денег-то нету, я тебе молоком отдам. Да не жалей! Она тебе обрыдла, поди, рыба-то. А я внучкам зажарю, давай. В мучке ее обваляю да со сметанкой — лю-ю-бят! А ты молока, шибко пользительно для стариков. Молоко у меня, сам знаешь,— гольные сливки.

Филиппушка с сожалением рассматривал свой кукан и вздыхал.

— Здесь килограмма три будет...

— Троится у тебя в глазах: от силы полкило. А крынки молока тебе на два дня. Чего раздумывать? Давай. Молоко потом занесу, не то опять крынку забудешь вернуть. А денег нету, нету — и не смотри на меня...

Чаще других покупала рыбу соседка Лександра, высокая и большая баба из тех, кого работа не сушит, не гнет, а только прибавляет силы и уверенности. Иногда она приносила Филиппушке банку молока просто так, за здорово живешь. Ходила за водой к колодцу, что стоял на бывшем Филиппушкином огороде, и, видимо, чувствовала себя обязанной. Брали воду и другие, но отблагодарить никто больше не хотел, да Филиппушка и не требовал: колодец был на общем попечении, а вырыл его не он, а еще Колюхов. Вода в колодце отменная: чистая, холодная и особо вкусная. Считалось, что и чай с нее не в пример другим. Бывало, больные старухи, капризничая, требовали чаю только из Филиппушкиного колодца, и дочери или невестки тащились с ведрами аж вон куда. Так его теперь и именовали — Филиппушкин колодец,— потому как при хозяине редко кому доставалось испить из него, а тут любой заходи и черпай.

«Какого дьявола он приперся? — продолжал недоумевать Филиппушка по поводу приезда Колюхова. — Не надо было ему приезжать. Не надо, и все! Вредный элемент: подохнуть не может, чтобы не досадить людям. Явился — встречайте!»

Вообще Филиппушка терпеть не мог, когда в Сычовку приезжали на жительство чужие. А их с каждым годом перло все больше — то агроном какой, то механик, учителя опять же, а то просто доярки и трактористы. Все это долго не задерживалось: обернулся, и нет его, глядишь — другие привалили. Новые избы в Сычовке не строились, это теперь чуть ли не каждый пятый дом новый, а тогда — нет, жить приезжим было негде, и все к Филиппушке: пусти на квартиру, ты один, изба большая. Пускал. Квартирант и дров подвезет, и керосину купит, когда и поговоришь с ним — все веселее. Но больно уж народ ненадежный, вольный. Перекати поле, одним словом. Вот как-то поставили к нему одну. Молодая еще. Крашеная. Из Ленинграда сама. Сосланная тунеядка, гулящая, значит. Ох, и натерпелся он с ней. Язык, что твоя бритва, ты ей слово, она тебе десять. Каждый вечер мужика, которого под мухой найдет, сюда волокет. Пьют, шубутятся чуть ли не на глазах, за стенкой вон, в закутке. Срамота. Пробовал урезонить — куда там! Не уважала совсем, шваброй старой называла. А один раз коленкой под зад как поддала, так с крыльца до ворот летел, руками махал. Про это он даже милиционеру не сказал, неловко. Потребовал выселить, и выселили. И никаких больше квартирантов!