Читать «Ящик водки» онлайн - страница 601
Альфред Кох
– …отлученный от телевизора.
– Да… Исповедальная проза – помнишь, ляпнул кто-то? И это – про «Ящик водки»!
– Да. Исповедальная. Ха-ха!
– Сейчас же застой в литературе, а тут мы… Так вот, читал я про Веню книжку одной дамы, которая считалась его официальной любовницей, при наличии жены. Жена это все терпела, поскольку Вене объявили, что у него рак гортани…
– Я помню с ним интервью, когда он какой-то прибор прислонял к горлу и говорил.
– …и жена так рассудила: раз человеку все равно на днях помирать, месяцы его сочтены – так чего уже херами мериться с любовницей, пусть она приезжает иногда к умирающему… И она допустила эту любовницу, которая пописывала чего-то и сделала маленькую книжечку про последние дни Ерофеева – бесценный документ. И я читал вот эти все жуткие сцены тем не менее между бабами, разборки. Одна говорит: это благодаря мне он стал великим. Другая спорит, тянет лавры на себя… А сам он ругался матом, то одну гнал, то другую.
– А он стал великим?
– Веня? Я понял, тебе он не очень как-то нравится, а мне – так дико симпатичен.
– Нет, ну вот эта формулировка – симпатичен – она изначально предполагает отсутствие величия. Симпатичен ровно потому, что он ровен нам.
– Симпатичен – это для меня круче, чем великий.
– Да? То есть, условно говоря, Чехов тебе более симпатичен, чем великий?
– Да. Если ты мне симпатичен – значит, это для меня круто. А если я о тебе не думаю, то ты мне по херу.
– Если говорить о русском языке, то я понимаю, что никогда не смогу писать, как Чехов.
– Какие твои годы!
– Мне столько лет, во сколько Чехов уже умер. Поэтому это исключено.
– Но Лев Толстой в твои годы был еще мальчиком.
– А Лев Толстой с точки зрения инструментария был довольно слабый. Пушкин был сильный, но он тоже уже умер. Лермонтов был сильный, но он тоже уже умер. Я остался один.
– Ты забыл, что я, б…, еще жив.
– Ты не дорожишь русским языком. Я смотрю на твою пунктуацию, на твои слова – нет, ты не дорожишь языком.
– Да? Невнимательно ты читаешь меня, – ответил классик классику.
– А Бунин, да, еще жив был. Сколько лет ему было, когда он умер?
– 72, что ли.
– Вот. Писал по-русски. Горький. Горький, кстати, неплохо руководил русским языком.
– Горький смазался как-то весь от своего большевизма – он, как Ходорковский, вернулся с Запада за каким-то хреном.
– Ха-ха! Это ты сейчас выдумал?
– Конечно.
– Ему приставили девушку-кагэ-бэшницу.
– Обоим, Горькому и Ходорковскому, сказали: мы ваши активы поставим на службу рабочим и крестьянам. Только Ходорковского всерьез законопатили…
– А Горького хотя и отправили на Беломоро-Балтийский канал, но в ознакомительную поездку.
– Я читал, что он кого-то освобождал там.
– Да ладно!
– На канале.
– Все это детский лепет. Чистым мудаком был. Старый идиот: из Соррен-то приехал в Москву!
– А ты бы в 37-м не поехал из Сорренто в Москву?
– Нет.
– А я вот в Сорренто не был, поэтому мне трудно говорить о том, какое бы я принял решение.
– Да, действительно. Мы говорим в разных весовых категориях.
