Читать «Фавн на берегу Томи» онлайн - страница 26

— Позвольте, я достану, — упал на четвереньки профессор и, пыхтя, принялся выковыривать фреску рожком.

Заушайский напоминал Бакчарову звездочетаволшебника из полузабытой европейской сказки. Ему только не хватало остроконечного колпака и магического жезла. Впрочем, медный слуховой приборчик в его руках вполне походил на какойто магический инструмент.

Установив феску на голове больного, Заушайский откланялся.

— Буду с нетерпением ждать вашего выздоровления, — заявил он бодрым искренним голосом. — А по поводу Машеньки и Аннушки, позвольте вас успокоить. В нашей гимназии пруд пруди подобных красавиц. Сами увидите. Как говорится, в полном составе и в чистом виде.

После профессора к учителю явилась длинная фигура какогото бродяги в солдатской шинели, с заплечным мешком за спиной и с нервно терзаемой в руках шляпой из грубой соломы. Как выяснилось, это был сумасшедший поэт Арсений Чикольский, коротко стриженный, светловолосый и кучерявый, как каракуль, изгнанный семинарист, отслеживавший в одном питерском листке стихи Бакчарова и дежуривший у его дверей со дня прибытия.

— Я должен вам немедленно признаться! — припав на колене возле одра и схватив Бакчарова через одеяло за ногу, вопил Чикольский. — Я чту не только христианского Бога!

Потный поэт сам устрашился сказанных им слов и выпучил на учителя изможденные голодом и бессонницей глаза. Рано редеющие волосы колечками облепляли бледный взмокший от волнения лоб.

Бакчаров успел только пожать плечами в знак того, что он не возражает, но поэт вскочил и воскликнул:

— Богине любви! — и начал декламировать с неистовыми подвываниями:

Дочь Греции, Италии краса! Твой строен стан, твои черны глаза, Грудь сочноспелая и идеальный зад, Пупок всего милее во сто крат, Крутые бедра и живот упругий, Вокруг танцуют нимфы и подруги. Нас, милая, навряд ли ты услышишь. Ты даже воздухом другим, наверно, дышишь. Но знай, богиня, и имей в виду: Как и во всем шарообразном мире, В далекой, грязной, ледяной Сибири Тебя мы чтим, прокляв свою судьбу!

— Где жизнь, там и поэзия, — не без иронии заметил Бакчаров.

На Чикольского слова болящего произвели неизгладимое впечатление, он выхватил из кармана блокнот и чтото там нацарапал. Потом стал по стойке «смирно», поклонился и выпалил:

— Как говорили в таких случаях римляне: Ubi tu, Magister, ibi ego!

— Простите, что делать? — не уловил смысла Бакчаров.

— Ничего. Я говорю: где вы, учитель, там и я, — пояснил поэт. — Дмитрий Борисович, я всегда рядом!

— Чудесно, — обронил болящий, а безумный юноша спешно покинул комнату.

Последними в этот день к Бакчарову пришли две прелестные дочери губернатора. Младшая, Мария Сергеевна, — нежный белокурый ангел с чуть дрожащими губами на бархатном личике — все прятала от учителя скромный взор. Старшая, Анна Сергеевна, была так же прекрасна, однако ничем, кроме отчества, на свою сестру не походила. Она была черноволосая, хитроглазая, как лиса, и по всем признакам натура страстная. Дочери томского правителя пользовались славой самых красивых барышень в городе, лучше всех танцевали новые танцы, тайно подрабатывали, составляя на заказ амурные записки, и при этом отличались великосветской воспитанностью. Уходя, девушки сделали реверанс и одна за другой выплыли за дверь.