Читать «Феномен 1825 года» онлайн - страница 192

На допросах в ход шли и запугивания, и лживые обещания. После вырванных таким образом признаний условия содержания узника ухудшались – он, как «отработанный материал», уже не представлял для следствия интереса. Зачастую самообвинения декабристов или обвинения ими товарищей не находили подтверждения в показаниях других подследственных. Это не смущало власть, заявлявшую, что в дополнительных данных «нет нужды», достаточно и одного «чистосердечного признания». Можно согласиться с Н. И. Лорером, который утверждал: «Следственная комиссия была пристрастна с начала и до конца. Обвинение наше было противузаконно. Процесс и самые вопросы были грубы, с угрозами, обманчивы и лживы. Я убежден в том, что если бы у нас были адвокаты, то половина членов была бы оправдана и не была бы сослана на каторжную работу».

Адвокатов, как известно, не было, и декабристы вели себя так, как вели. Но можно ли при этом утверждать, что они были запуганы, ошеломлены, сломлены силой и блеском власти? Что они разочаровались в своих прежних убеждениях и действиях и отреклись от них раз и навсегда? Если не придавать особого значения «мелочам», то так оно и выглядит на самом деле. А если обратить на них внимание? Посмотрим.

При внимательном изучении всех известных фактов оказывается, что далеко не все из дворянских революционеров сразу приняли правила игры, навязывавшиеся Зимним дворцом. А некоторые (таких, правда, было немного) не приняли их вовсе. И. И. Пущин, к примеру, на один из первых же вопросов следствия: «Кто принял вас в тайное общество?» – отвечал столь туманно, ссылаясь на плохую память, или просто называл вымышленные фамилии, что разоблачить его хитрости следователи сумели лишь через полгода, когда ничего нового для них Пущин уже сообщить не мог. Некоторые декабристы стремились показывать только то, что было известно следствию. «Показания Н. М. Муравьева, – писал академик Н. М. Дружинин, – даны очень умело и тонко: под маскою внешней откровенности, в форме сухого, но обстоятельного рассказа они заключают в себе строгий расчет и обдуманную тактику». По содержанию поставленных вопросов революционер улавливал, о чем можно открыто высказываться, а о чем можно безнаказанно умолчать.

П. Н. Свистунов и H. A. Панов, отвечая на вопросы следствия, старались отвести от себя наиболее тяжелые обвинения. Поэтому доказать, что они одобряли республиканский строй и участвовали в разработке планов цареубийства, удалось только спустя несколько месяцев после начала следствия. М. А. Назимов в течение полутора месяцев настаивал на полном незнании того, о чем его упорно спрашивали. Только в марте 1826 г. он начал «сожалеть о безумном запирательстве», но H. M. Муравьев при этом говорил о своем второстепенном положении в тайном обществе, а потому и не информированности о его целях. Особенно красноречиво Назимов описывал следователям «ужасное впечатление», произведенное на него лично событиями 14 декабря.