Читать «Отрубленная голова» онлайн - страница 131

После спора с Антонией, в котором она порывалась плакать, но в то же время не теряла бодрости, а я вел себя беспечно и равнодушно, мы согласились поделить между нами гравюры Одюбона. Антония проявила бешеную энергию, и я от нее очень устал. Она решила, не выслушав моего мнения, забрать гравюры, которые мне не слишком нравились, и взяла, на ее взгляд, самые неинтересные, но ошиблась. Это были мои любимые — козодои, буревестники и хохлатые совы. Дятлы с золотистыми крыльями, Каролинские попугаи и алые танагры теперь стояли пыльными рядами у стены, и я раздумывал, куда бы мне их лучше повесить. Без других гравюр они выглядели бессмысленно. Я осмотрел комнату и увидел, что Роузмери расставила мейсенских фарфоровых попугайчиков по разным концам письменного стола. Я передвинул их так, что они очутились рядом. Теперь они смотрелись лучше. Потом мне захотелось выпить вина, и я опять отправился на кухню. В одном из шкафов обнаружилась дополнительная полочка. Похоже, ее принесли сюда недавно. Остальное вино по-прежнему находилось на Херефорд-сквер. Но это уже другая проблема. Я выбрал бутылку наугад и ощутил ее тяжесть, словно держал слесарный инструмент или оружие. Это оказалось Шато Лориоль де Барни… Вполне подходит, чтобы выпить на прощание. Откупорив бутылку, я пошел назад в гостиную, где до боли ярко горел свет. У Роузмери не нашлось времени принести мне другие лампочки.

Конечно, состояние у меня по-прежнему было шоковое. Я заметил, что у меня дрожат руки и я стучу зубами. Налил себе бокал. Если учесть, что вино простояло в теплой кухне, вкус у него не слишком испортился. Я вспомнил красное пятно, расплывшееся по ковру Палмера. Но само вино было здесь ни при чем и не навевало дурных воспоминаний. Так и должно быть. В конце концов, сейчас настали первые минуты совершенно новой эры. Наверняка мне удастся все это пережить, обнаружить у себя новые интересы и воскресить старые. Я вернусь к Валленштейну и Густаву Адольфу. Я старался сосредоточиться на этих размышлениях, но они оставались невыносимо абстрактными, а боль, которую я испытывал, была сугубо реальной. Я сам себе казался случайно уцелевшим. Разыгралась драма, в ней участвовало немало людей, но все они погибли, и события сохранились лишь в моей памяти. И может быть, они милосердно поблекнут и в памяти, как у сумасшедшего старого заключенного, который забыл о своих страданиях и даже не знает, что его освободили. Боль усилилась, и я попробовал приглушить ее, придать ей какой-то смысл, заговорить ее и убедить себя, что я не так уж и мучаюсь. Но суровую правду отрицать невозможно. Мой внутренний монолог исчерпал себя, и я понял, что все потеряно. Я прикрыл лицо руками, и если бы у меня осталась хоть капля слез, то непременно заплакал бы.