Не в смысле каких деклараций,не пафоса ради, ей-ей,мне нравятся серые зайцы –те золушки наших полей.Мне праздника лучшего нету,чем видеть опять и опять –по этому белому светутот заяц идет погулять.Ни шелка на нем, ни шевьота.Ни юбок на нем, ни рубах.Как красный колпак санкюлота –морковка в суровых зубах.Не плод экзотический юга,чья дряблая кожа пестра, –а скромная дочь огорода,больших удобрений сестра…Но грозный, как тень трибунала,сидит на своем чердакеохотник в коротеньком платье,с кулацким обрезом в руке.Он зайца в ловушку заманит,морковку его отберет.Он с этою целью ложитсяи с этою целью встает.Но вы понимаете сами –я зайца в обиду не дам.Высокую чашу питаньяя с ним разделю пополам.Я дам ему, может, рублевкуиз малой получки моей –пусть купит другую морковку,какая еще покрупней.Я буду доволен, по сути –была бы у зайца всегдав железной домашней посудекрасивая эта еда!
Прощание с Ленькой Зайцевым
(Булат Окуджава)
Словно бы на зависть грустным арбатским мальчикам,арбатские девочки, безнадежно влюбясь,Леньку Зайцева называли ласково зайчиком –ваше высочество, говорили, и просто князь.А когда погулять выходил он с черного хода,сто прелестных охотниц выбегали из своих засад,розовые лошади били крылами, начиналась охота,из которой никто не старался вернуться назад.А они в него корочкой, видите ли, поджаристой,пирогом с грибами – в семейный, извините, круг.А он на плечо шарманочку – и пожалуйста,потому что шофер в автобусе – его лучший друг.А он на свои на рыжие, как порфиру, фуражку.А он их сам, понимаете, убивал.И последний троллейбус развозил по Сивцеву Вражкуситцевых девочек, убитых им наповал.Плакала на Смоленской флейта, лесная дудочка.Бил на Садово-Кудринской барабан любви.Ночь опускалась, короткая, как мини-юбочка,над белыми дворниками, изящными, как соловьи.И стоял, как замок отчаянья, арбатский дворик,жалуясь, печалуясь, безнадежно моля…Плачьте, милые девочки, пейте паригорик!Пейте капли датского короля!
