Когда двенадцать лет спустя, еще стоя у входа в «Биньян Клаль» с улицы Царя Агриппы, я увидел за столиком нового «Конуса» Марио Пьеротти, то решил, что надо войти и представиться. Пока сонный эфиопский охранник вяло рылся в моей сумке, я посмотрел в другую сторону. Иерусалим оплывал и таял от жары, воздух над асфальтом дрожал в мареве тяжелого хамсина, и в его неверном белесом мерцании медленно проплывшая мимо черная «тойота» показалась мне гондолой. Пьеротти любезно пригласил меня присесть за его столик, и мы разговорились. Вспомнив Нуссимбаума, Муссолини и своего прадеда Эрметте, он вспомнил и о своей кукольной пьеске, еще во время войны поставленной любителями в помещении бывшей итальянской больницы. Ища тему для антигитлеровского агитационного скетча, он вспомнил его прозвище: Пульчинелла. Это подсказало ему ход в направлении Гоцциевой комедии масок, а хранившаяся в семье старинная деревянная кукла венецианской работы, как ни странно, привезенная прадедом из Иерусалима, навела на мысль представить сценку при помощи марионеток. Старинная кукла представляла Панталоне – хранителя венецианской традиции, остальные были выполнены студентами академии «Бецалель».
При следующей встрече, оказавшейся последней, он передал мне ксерокопию своего фарса.
Куда ни глянь, кругом Иерусалим
Декорация представляет Пьяцетту в Венеции с коллонадой Палаццо Дукале.
ТАРТАЛЬЯ (вытирая лоб платком)
Проклятая жара! Венеция несносна!БРИГЕЛЛА
И всюду немцы-педерасты…ТАРТАЛЬЯ
Томас Манн!Упадок, увядание культуры.Да, прав, конечно, радикальный Маринетти —Разрушить, утопить ее в лагуне,Отдать к чертям хорватам-недотепам.Мне хочется скорей вернуться в Рим.Бригелла напоминает Тарталье о том, как накануне Венеция рукоплескала ему, когда он в своем великолепном мундире, со свойственной ему великолепной выправкой, в великолепной шапочке с пером, при виде которой на глаза каждого итальянца накатывают слезы, вышел на балкон. И каким униженным и жалким выглядел рядом с ним этот выскочка-канцлер в коричневом пальто, застегнутом на все пуговицы.
ТАРТАЛЬЯ
О этот Пульчинелла деи Тадески!Смесь раболепства с наглостью! (Кривляясь.) «Ушитель!В главе восьмой моей бессмертной книги…»Майн Карпфен! Рыбьим жиром истекаетВ своем пальто. Бессмысленный паяц!А эти водянистые глазенки!А усики! А челка! Пульчинелла!БРИГЕЛЛА
На вилле в Стра вы провели с ним вечер…ТАРТАЛЬЯ
О, это было сущей пыткой ада!Он мне цитировал без умолку себя.А ночью этот гнусный бред немецкийТысячекратно был умножен комарами,И в липком жаре загородной виллыОни всё ныли и пищали, так что яГлаз не сомкнул ни на минуту, право.Уж за полночь ко мне пришел Буонопарте,Тяжелым задом на кровать уселсяИ молвил непреклонно и сурово:«Нельзя пускать в Европу обормота.Ты Австрию обязан защитить».БРИГЕЛЛА
(Сообщает, что иностранный гость вскорости должен закончить осмотр коллекции картин во Дворце Дожей и присоединиться к Наследнику Цезарей у коллонады.)
А вот и он сам!Появляется ПУЛЬЧИНЕЛЛА с томиком «Камней Венеции» Рескина в фишеровском карманном издании для немецких туристов. БРИГЕЛЛА удаляется, почтительно кланяясь.
ПУЛЬЧИНЕЛЛА
Майн штарший друг! Ушитель! Вот и ви!Как много мне искусства в этот горотт!Вот это книга ошень помогайт.Похлопывает ладонью по обложке перед носом у Тартальи. Тот, уверенный, что этот томик – нечто иное, как давешний «Майн Кампф», гадливо отшатывается.
ТАРТАЛЬЯ (в сторону)
Маньяк! Каррикатурра! Бурратино!ПУЛЬЧИНЕЛЛА
Я осмотреть хотель би коллонаду —О ней так много аутор написаль…(Листает книжку.) Вот тутт, вот тутт! Вот тутт в музеумфюрер…ТАРТАЛЬЯ (в сторону)
Лунатик! Дзанни! Графоман пустой!Сейчас опять затянет он волынкуО превосходстве тупорылой расы…(Резко поворачиваясь к Пульчинелле, с вызовом.)
Я львицу вырастил! Италией назвал!ПУЛЬЧИНЕЛЛА
(Коверкая слова, рассуждает о том, что подлинно арийскому духу пристало черпать вдохновение не в носатых и бородатых старцах и не в дегенеративных еврейках с вырожденными младенцами, но в мужественных образчиках героической античности.)
Што это здесь? Так много винограда!Как путто разливается райнвайн!Заглядывает в книжку. Тарталья исполняет лацци без слов, будто ему в правое ухо влетел комар и теперь он с правой стороны ничего не слышит.
ПУЛЬЧИНЕЛЛА (читает)
Как это всегда характерно для ранней скульптур, фигури знашительно уступают растительним мотивам… так, так… первой половине шестнадцатого века… так, так… не возникает вопроза о том, што голова швятоффо Зимеона… так, так… то ше изобилие штруящихся волоз и бороди, но виполненнихь в мелькихь и крутихь завиткахь, и вени на рукахь и на груди ошершени резше, скульптор бил явно изошренней в изяшнихь линияхь листви и веток, шем в фигуре, ввиду шего, што везьма примешательно для раннего майстера, он потерпел фиазко в попитке своего рассказа, ибо зожалением и изумленьем штоль равно отмечени черти всехь триохь праттьев, што невозможно определить, котори из нихь Хам!!!
Читая, Пульчинелла все более и более навинчивается таким образом, что к концу заключительной фразы он совершенно выходит из себя и последнее слово выкрикивает со страшным надрывом, на пределе громкости. Тарталья, в этот момент повернувшийся к нему левым боком, подпрыгивает на месте и зажимает левое ухо.
ТАРТАЛЬЯ
Ах, я оглох! Зачем так волноваться?Мой бедный друг, на вас же нет лица!(В сторону.) Свихнулся… «Хам!» От хама это слышу!(Пульчинелле.) Теперь, увы, я глух на оба ухаИ вам ничем помочь уже не в силах.Теперь напрасны все ваши старанья —Я ничего расслышать не смогу.(В сторону.) Быть может, наконец-то он уймется.Лацци без слов: Пульчинелла и Тарталья двигаются вдоль коллонады. Пульчинелла беззвучно шевелит губами и яростно жестикулирует, словно продолжает вслух читать по книге таким образом, как если бы ему отключили звук. Заметно, что он все более и более теряет самообладание.
ТАРТАЛЬЯ
Вот так-то лучше. Без еврейского вопроса,Без расовых теорий, без претензийДурацких, будто мы им портим климат,В то время как безумный ПульчинеллаМне самолично портит воздух без конца!(Зажимает нос.)
Доходят до угла Пьяцетты и останавливаются возле крайней колонны.
ПУЛЬЧИНЕЛЛА
(Словно ему внезапно на полуслове включили звук.) …гури Адама с Эвой по обеим сторонам фигового дерева зковани более, нешели фигури Ноя и его зиновей, но лютше подходят тля звоихь архитьектурнихь целей, и штволь дерева з телом обвившего его змея… Што есть это?! Куда йа попаль?! Это есть Венедиг или што есть это? Это есть Сан-Марко или это есть Гетто?!
Тарталья попеременно зажимает то уши, то ноздри, то глаза, то рот.
ПУЛЬЧИНЕЛЛА
(Весь трясясь, пытается читать по книге, которая скачет у него в руках.) Ренессансни скульптор, аутор фигур «Золомонова суда»… (Топает ногами.) Скашите мне, где есть я! Што это за горотт!! Это есть Венедиг или… Фига… Архангель… Рафаэль! Михаэль!! Габриэль!!!
ТАРТАЛЬЯ, принимая позы различных скульптур и пристраиваясь к колоннам, постепенно удаляется, под конец показывая Пульчинелле фигу. К набережной причаливает гондола, управляемая стариком ПАНТАЛОНЕ.
ПУЛЬЧИНЕЛЛА (кричит, сложив руки рупором)
Откуда ви, штарикь носатий?
ПАНТАЛОНЕ (делая то же самое)
Я с Джудекки!
ПУЛЬЧИНЕЛЛА
Как? Как?
ПАНТАЛОНЕ
С Джу-дек-ки! С острова Джу-дек-ки!
ПУЛЬЧИНЕЛЛА
Што? Што?
ПАНТАЛОНЕ (в сторону)
Вот чудак-то! Джудекки не знает, как будто на другой стороне канала не бывал никогда.
(Кричит.) Джу!
ПУЛЬЧИНЕЛЛА
Джу?
ПАНТАЛОНЕ
Так точно, сударь, Джу!
ПУЛЬЧИНЕЛЛА
Довольно! Наважденье! Прекратить!
(Взгляд его падает на колонны Св. Марка и Св. Теодора, расположенные между ним и набережной.) А это што есть? Боаз! Йахин! Колонны золомонового храма! Йерузалем! Меня коварно заманили. Прочь! Прочь! Бежать отзюда! Лодку! Пароход! (Пробегает между колоннами, прыгает в гондолу, вытолкнув оттуда Панталоне и вырвав у него шест, резко отталкивается от берега и валится в оркестровую яму.)
ПАНТАЛОНЕ
Увы несчастному! Он, видно, не из местных,Что как безумный между двух колонн,Своею силой мрачною известныхВенецианцам с давних тех времен,Когда казнили здесь преступников бесчестных,Поправших человеческий закон,Промчался, взор свой обратив к каналу(Точнее скажем, к зрительному залу).Поверье древнее знакомо нам с пеленокО двух столпах, стоящих пред дворцом,И никогда ни взрослый, ни ребенокМеж ними не пройдет, оборотясь лицомК воде, ни спьяну, ни спросонок,Ни чтоб прослыть отважным молодцом.С вершин их только Лев и ТеодорК Джудекке славной устремили взор.Из Византии, ослабевшей в вере,Их привезли тому лет восемьсот,И инженер Николо Баратьери(Что мост Риальто строил, да не тот,Который всем известен в полной мереИ так похож на марципанный торт,А первый, что огонь давно спалил)На набережной здесь установил.За службу добрую Республике и градуСей гражданина верный эталон,Тот Баратьери получил в наградуПрава на стол игорный меж колонн(За коим сотню раз поставив крядуКто два дуката, кто – и миллион,И состояний, и наследств лишались,А после с горя с жизнию прощались).Поздней, как сказано, при всем честном народе,Меж двух столпов чинились казни здесь(Когда Гольдони с Кьяри были в моде).Что ж, для приметы, право, повод есть:Кончает плохо тот, кто тут проходит —Вчера был молодцом, а завтра вышел весь.За сим прощайте, дамы, господа!Что наша жизнь? Вода, вода, вода… 