Читать «Любовный саботаж (вариант перевода)» онлайн - страница 45

Под сенью гетто в цвету война наконец возобновилась.

Лед тронулся во всех смыслах слова.

В 1972 году взрослые подчинили войну своим правилам, и нам это было глубоко безразлично.

Весной 1975 года они все разрушили. И это разбило нам сердце.

Едва лед растаял, едва завершились наши принудительные работы, едва мы возобновили войну в экстазе и неистовстве, как возмущенные родители возроптали:

– А как же перемирие?

– Мы ничего не подписывали.

– Так вам нужны подписи? Прекрасно. Предоставьте это нам.

Это уже просто не лезло ни в какие ворота.

Взрослые сочинили и отпечатали на машинке высокопарный и путаный мирный договор.

Они посадили генералов двух враждующих армий за «стол переговоров», где договариваться было не о чем. Затем прочли текст вслух на французском и немецком – ни тот ни другой мы не поняли.

Мы имели право только подписать.

От такого унижения, пережитого сообща, мы почувствовали глубокую симпатию к своим врагам. И было видно, что наши чувства взаимны.

Даже Вернеру, из-за которого была затеяна эта пародия на перемирие, было противно.

В конце опереточного подписания взрослые посчитали приличным выпить за это по бокалу газировки из настоящих фужеров. Вид у них был удовлетворенный, они улыбались. Секретарь посольства Восточной Германии, приветливый, плохо одетый ариец, спел песенку.

Вот так, сначала отобрав у нас войну, взрослые отобрали у нас мир.

Нам было стыдно за них.

Как ни странно, итогом этого искусственного мирного договора стала взаимная страсть.

Бывшие враги упали в объятия друг друга, плача от ярости и обиды на взрослых.

Никто и никогда еще так не любил восточных немцев.

Вернер рыдал. Мы целовали его: он предал нас, но то было на прекрасной войне.

Плеоназм: это связано с войной – значит, это прекрасно.

Мы уже чувствовали ностальгию. Мы обменивались по-английски чудесными воспоминаниями о битвах и пытках. Это было похоже на сцену примирения из американского фильма.

Первое, нет, главное, чем нам предстояло заняться, – это найти нового врага.

Но не просто первого встречного, у нас были свои критерии отбора.

Первый – географический: враги должны жить в Саньлитунь.

Второй – исторический: нельзя драться с бывшими союзниками. Конечно, нас всегда предавали только свои, конечно, нет никого опаснее друзей – но нельзя же напасть на своего брата, нельзя напасть на того, кто на фронте блевал рядом с тобой и справлял нужду в тот же бак. Это значило погрешить против здравого смысла.

Третий критерий был из области иррационального: врага надо за что-нибудь ненавидеть. И тут годилось все, что угодно.

Некоторые предлагали албанцев или болгар по недостаточно веской причине – за то, что они были коммунистами. Предложение никто не поддержал. Мы уже воевали с Востоком, и всем известно, чем это кончилось.

– Может, перуанцы? – предложил кто-то.

– За что можно ненавидеть перуанца? – задал один из нас вопрос, метафизический в своей простоте.

– За то, что они говорят не по-нашему, – ответил далекий потомок строителей Вавилонской башни.