Читать «Сибирская роза» онлайн - страница 34

Словно разминая затёкшие руки-ноги, по залу пробежался сонный смешок.

Те, в коридоре, узнав, что показывать их не будут, повелись разно. Одна кучка тут же убрела по домам, довольная выше глаз, что «голую спектаклю придавили, как окурок на каблуке». Мол, раз «ничего не светит, так нечего тут и светиться!». Другая кучка, любопытных, бочком вжалась в зал, сбилась стайкой у стеночки и стала наблюдать за залом, за президиумом, за Таисией Викторовной, которая, услышав про злую новость, как-то закаменела вся.

– Таисия Викторовна! А вы чего ждёте? – удивлённый тем, что она всё ещё на трибуне, спросил Грицианов.

В глазах у него горел ядовитый восторг.

– Вам смех, а нам и полсмеха нет, – вслух подумала она, жалуясь.

– Отзвонили и с колоколенки! – выстывая голосом, буркнул Грицианов. – Отбомбились же!

– Как же я пойду? – тихо, так что её не могли слышать в зале, разбито сказала она. – Без демонстрации... Это ж всё голая говоруха...

– А вот вы теперь её и оденьте по последнему писку моды! Спасибо скажите, что хоть выслушали-то вас!

Грицианов заметил, что выражение лица у неё было какое-то непонятное, по крайней мере такое, какого он никогда не видел, страдальческое, угробное.

Он встал, меланхолической походкой пошёл к ней.

– Что вы вцепились в трибуну, как, простите, блоха в шубу? – голубино заворковал, подходя. – Если она вам так уж глянулась, так мы вам, сабо самой, подарим её, но попозжее туда, после заседания. А пока, пожалуйста, оставьте.

– Ноги... сердце захватило... – виновато прошептала она.

– У всех ноги, у всех сердца, – ровно, плакатно улыбнулся он, подал трибунный стакан воды.

Опираясь локтями на крылышки трибуны, Таисия Викторовна кое-как выпила и почувствовала, что в онемевшие, сомлелые ноги вошла сила.

Она слабо кивнула, что могло означать и благодарность, и упрёк, и неуверенно, шатко пошла со сцены.

Грицианов проводил её заледенелой жизнерадостной улыбкой. Заработала стакан тёплой воды и иди!

13

Власть и колдовство трибуны не изучены. И это немалое упущение человечества. Знай всё о трибуне, мы б знали, почему человек, встав за неё, вдруг преображается. У него вдруг новая, неожиданная для него самого манера держаться, другой голос, имеющий с коленями то общее, что и колени и голос в унисон дрожат, другие слова.

Взойдя на трибунку, Таисия Викторовна вдруг обнаружила, что от неё убежали все её буднишние, домашние, шёлковые слова, простые, ясные, лёгкие, озороватые, и понесло, и покатило её плести такие наукообразные помпезные колонны – семерым не обхватишь! – что ей было совестно за себя всё время, покуда чуже дребезжал в зале её сухой, омертвелый голос.

Ей и сейчас совестно за себя, за те свои слова под неживой, холодной вуалькой, за насмешку над её больными. Они пришли, но они могли уже никуда и никогда не придти, за то никто не ответил бы ни единым волоском. Они ей дороги, как яичко к Христову дню, а на них даже не пожелали с сыта и кинуть беглый глаз.