Читать «Жизнь Никитина» онлайн - страница 88
Владимир Александрович Кораблинов
Тогда, на гостеванье-то, разномастные тарелки поставили, вилки щербатые; чай подали – стаканов не хватило, к соседям бегала Аннушка занимать. А батенька злоупотребил: захмелел, заспорил, полез на рожон.
Страшен, наверно, жалок им наш быт показался.
Всероссийский Лукич показался страшен.
Батенька во хмелю мерзок.
Но, господа, не спешите с приговором. Не осуждайте несчастного старика, извольте угадать в нем
Вглядитесь, задумайтесь – и вы, поймете, вы увидите, кого и что надобно судить. Не те ли печальные обстоятельства нашей жизни, какие порождают Лукичей?
Не самое ли подлейшую российскую действительность?
Нуте, господа?
Чтение окончилось поздно.
Высоко в мглистом осеннем небе бежали грязные облака, в клочьях которых то появлялся, то исчезал мутноватый осколок луны. Непробудным заполуночным сном спала тихая улица. Спал город Воронеж.
Спала необъятная Российская империя.
На лавочке у ворот, закутавшись в овчинный тулуп, спал михневский дворник. Шум голосов разбудил его. Вскочил, сорвав шапчонку, пожелал господам почивать во благе.
Придорогин засмеялся:
– Завтра чуть свет побежит в полицию, будьте покойны, господа. И все доложит, каналья, – кто да кто был, во сколько разошлись.
– А что, разве? – удивился Иван Савич.
– О! Пароль д’онер, побежит! – Придорогин опасливо повертел головой туда-сюда. – Самые точные сведения, братцы: господин Эс весьма подозрительно посматривает на наша собрания.
Господин Эс был Синельников, новый губернатор.
– Ну-с, господа, – раскланялся де-Пуле. – Вы как хотите, а я – баиньки…
И зашагал не спеша, с достоинством.
Остальные всей компанией пошли провожать Никитина.
Громким разговором и смехом всполошили собак. Загремели цепи, заскрежетали рыскалы. Хрипя и задыхаясь, рвались из ошейников свирепые псы.
– Вот шуму наделали! – посмеивался старик Михайлов. – И что за Иван Алексеич, право, экой голосистый, мертвого из гроба подымет!
Придорогин разошелся, шалил, как мальчик. Обнимал Никитина, кричал во всю глотку:
– Савка! Черт! Да ты сам понимаешь ли, что за махину своротил! Лукич! А? Ведь это, брат, открытие!
На углу Дворянской, возле театра, будошник показался: привлеченный шумом, высматривал – что за люди, не свистнуть ли дворников.
– Эй, будошник! – позвал Придорогин. – Знаешь ли, кто этот господин? – Он указал на Ивана Савича.
– Никак нет! – опешил полицейский. – Не могу знать!
– Ах ты… Это великий поэт русский… Запомни, братец: мы с тобой помрем, а внуки, правнуки наши его помнить будут! На-ка, дружок, тебе полтинничек…
– Покорнейше благодарим! – гаркнул будошник.
– Слушай, – смутился Иван Савич. – Ну как не совестно…
– Что? Что – не совестно? Да-с, великий! Молчи, Савка, молчи! Вот! – Придорогин постучал тяжелой суковатой тростью по камням мостовой. – Вот тут, у самого театра, через сто лет тебе памятник станет!
Он самую малость ошибся. Памятник стал не у театра, а насупротив, перейдя площадь.
