Читать «Час девятый» онлайн - страница 76

– Время отца и сына и святаго духа – аминь! Попрощаемся с рабой божией Анной, свершим последнее целование, да покоится прах ее с миром...

И дьячок первым нагнулся к покрытому узорной бумажной полоской лбу Анны Матвеевны. Подходили к гробу, нагибались, дьячок тихо и строго говорил:

– В лоб целуйте, в лоб.

Последним подошел Михаил Федорович, тяжело нагнулся, опираясь руками о края гроба, негромко сказал:

– Ну, прощай, дорогая.

И когда поднял голову – явственно блеснули в его глазах первые со времени смерти Анны Матвеевны слезы.

Стали заколачивать гроб – гулкие громкие удары молотков врезались в плач и рыдания людей. Покачиваясь на веревках, повис над ямой гроб и медленно, рывками стал спускаться вниз, задевая за края могилы, и чем глубже опускался гроб, тем громче становились рыдания. Выдернули веревки, кто-то бросил в могилу ком земли – гроб отозвался мертвым глухим стуком. И когда каждый бросил по ком желтой мерзлой земли – мужчины взялись за лопаты и стали быстро забрасывать могилу. И как только вырос холм и стали подравнивать его, поправлять крест, примеривать железные щиты ограды, люди потянулись назад, в деревню, тихо переговаривались, оглядываясь на поредевшую толпу у могилы.

– Отмучилась, бедная.

– Да, тяжело умирала.

– А Михаил-то как каменный, слезинки не уронил.

– Тоже исстрадался, высох весь.

– И как он теперь один будет?

– И ограду-то двухместную сделал, для себя заранее постарался.

– Знать, чует сердце, что недолго протянет.

– Долго не долго, а кто ж его хоронить будет? А так – пусть стоит, есть-пить не просит.

– Нехорошо все-таки, покойника зазывает.

– Брехня.

– И-и, милая, не скажи. Вон в Никольском Николай Алфимов-то, как похоронил свою Настасью, рядом себе место загодя отметил, колышками отгородил – тоже, грит, на всякий случай, чтобы кто не занял. А через два года и помер. А какой здоровый мужик был и не старый еще – пятьдесят восемь только. Так и Михаил, гляди.

– Типун тебе на язык, Федосья, какие слова говоришь. Да и не к месту вовсе – Николай-то по пьянке грудь себе застудил, от того и помер. При чем тут колышки?

– Господи, спаси нас и помилуй нас...

Ползла по снегу, тычась впереди себя неверной клюкой, замерзшая бабка Палата, бормотала чуть слышно:

– Господи Исусе, как хорошо похоронили... – И шептала непослушными губами: – Господи, не оставь мя, смилуйся надо мной, пошли мне смерть.

Но просила скорее по привычке – не думала она сейчас о смерти, холодно было бабке Палате, думала она о том, как бы поскорее добраться до дома Михаила Федоровича, согреться, а потом чуть-чуть выпить красненького и поесть горячих поминальных блинов.

Спустя час Михаил Федорович снова стоял в сенях и встречал людей:

– Проходите, проходите, помяните Анюту, чем бог послал...

И черный костюм его, помятый от долгого лежания в сундуке, надевавшийся не чаще трех раз в год, по праздникам, просторно болтался на его плечах, и невыносимо было смотреть на его улыбку, обнажавшую черные обломанные зубы. Михаил Федорович и сам понимал, как некстати его улыбка, но ничего не мог поделать с собой – как только он переставал улыбаться, сразу чувствовал все свое лицо, оно словно деревенело, и его начинало сводить.