Читать «Том 14. Произведения 1903-1910 гг» онлайн - страница 308

В повести ощутима пушкинская традиция — в рукописях ее сам Толстой протягивает нити от своего повествования к пушкинской «Капитанской дочке». Речь идет о Марье Дмитриевне, которая в восприятии Бутлера как бы соединила в одном лице Василису Егоровну и Машу Миронову. Но знаменательно и то, что главенствующая роль и в «Хаджи-Мурате» и в «Капитанской дочке» принадлежит «разбойнику», бунтарю с трагической судьбой. Как Бутлер рядом с Хаджи-Муратом, так и Гринев рядом с Пугачевым, решения и поступки которого значительны и необратимы, выглядит человеком неустоявшимся, незрелым. Так же как Пугачев для Гринева, Хаджи-Мурат для Бутлера обладает властной притягательной силой, и оба молодых героя испытывают в финале сильнейшее потрясение: Бутлер видит страшную отрубленную голову Хаджи-Мурата с «детским добрым выражением» посиневших губ, Гринев — мертвую, окровавленную голову казненного Пугачева. И Пушкин и Толстой, смело обнажая противоречия и накладывая «тени», создают истинно поэтические образы своих мятежных героев.

Ситуация «Хаджи-Мурата» в сжатом, концентрированном виде выразила толстовское ощущение и толстовское понимание современного мира в целом.

Люди живут в трагической разобщенности друг с другом, и война представляет собою крайнее выражение этого разобщения: бессмысленно гибнет от горской пули Петруха Авдеев, «набегом» русских разоряется чеченский аул, Хаджи-Мурат вынужден при побеге жестоко расправиться с конвоирующими его казаками, Каменев с холодным чувством возит «напоказ» отрубленную голову Хаджи-Мурата. А между тем — и Толстой дорожит каждой возможностью подчеркнуть это — люди стремятся и способны к доверительному человеческому общению поверх всех тех барьеров, которые созданы в окружающей жизни. Такие сердечные связи возникают между Хаджи-Муратом и Марьей Дмитриевной, Хаджи-Муратом и Бутлером. Но этому общению противостоят мощные и хорошо организованные силы.

Известны слова Толстого о Шамиле и Николае I, «представляющих вместе как бы два полюса властного абсолютизма — азиатского и европейского». Исследователи показали те удивительные совпадения, своего рода «зеркальные отражения», которые обнаружены Толстым в образе действий и психологии того и другого деспота. И дело даже не в том, что сами эти люди, распоряжающиеся судьбами других, лично аморальны. Гораздо хуже и опаснее то, что создана определенная система, втягивающая в свое действие многих и многих и неизбежно воспроизводящая социальное зло: войны, угнетение, грабеж трудящихся, репрессии.

Именно ясное понимание Толстым сущности деспотической власти, враждебности ее всему человеческому делает конфликт повести особенно острым. Судьба Хаджи-Мурата не случайность, но неизбежная закономерность.

С самого начала повести и до конца ее Хаджи-Мурат вынужден спасаться от преследований. Даже тогда, когда, казалось бы, ничто ему непосредственно не угрожает, а, напротив, он окружен участием и симпатией и даже влиятельные сановники типа Воронцова расточают ему похвалы и обещают поддержку, тень опасности, тень безысходности нависает над героем. Возможно, в жизни Хаджи-Мурата были моменты, когда он предавался своего рода игре, решая, с кем ему выгоднее быть — с Шамилем или с русскими. Но теперь для него наступило время последних решений. Он вспоминает свое детство, мать, родные места, он думает о своем сыне Юсуфе, которого грозит ослепить Шамиль, и понимает, что это самое дорогое, что поступиться этим нельзя. Вообще Хаджи-Мурат не из тех, кто мог бы приспособиться, уступить, согнуться, — именно эта черта делает его героем трагическим. Да и сама необходимость выбирать между Шамилем и российским самодержавием, в сущности, навязана Хаджи-Мурату обстоятельствами: внутренне протестуя против своего зависимого положения, он осуществляет свой последний, отчаянный и безнадежный побег. В «Хаджи-Мурате» Толстой возвращался к себе жизнелюбцу и бунтарю.