Читать «Том 14. Произведения 1903-1910 гг» онлайн - страница 305
Лев Николаевич Толстой
Замыслу этому не было суждено воплотиться в законченное произведение, хотя Толстой до конца видит его богатые художественно-психологические возможности. С чувством некоторой грусти, сознания чего-то более важного впереди, необходимости готовиться к этому важному расстается Толстой с так лично, так близко воспринятой им легендой. «Пускай исторически доказана невозможность соединения личности Александра и Козьмича, — пишет Толстой, — легенда остается во всей своей красоте и истинности. Я начал было писать на эту тему…но едва ли удосужусь продолжать. Некогда, надо укладываться к предстоящему переходу. А очень жалко. Прелестный образ» (т. 77, с. 185).
В самых разнообразных сюжетах Толстой с необычайной настойчивостью отстаивает главную мысль — о духовной сущности каждого человека. «Уж если меня что пугает, — записывает Д. П. Маковицкий слова Толстого, — то это родиться во дворце, а не в трущобе. Жизнь есть процесс освобождения духовного начала, того самого, которое есть в каторжнике и во всех».
3
Среди множества замыслов Толстого позднего периода был один, судьба которого оказалась особой. Замысел этот отличался исключительной стойкостью и жизнеспособностью. Несмотря на разного рода внешние и внутренние препятствия, он достиг полной художественной зрелости и завершенности. Речь идет о «Хаджи-Мурате» — повести, не публиковавшейся при жизни Толстого согласно его желанию, но по праву считающейся его художественным завещанием.
19 июля 1896 года Толстой записал в Дневнике: «Вчера иду по передвоенному черноземному пару. Пока глаз окинет, ничего, кроме черной земли — ни одной зеленой травки. И вот на краю пыльной серой дороги куст татарина (репья), три отростка: один сломан и белый, загрязненный цветок висит; другой сломан и забрызган грязью, черный, стебель надломлен и загрязнен; третий отросток торчит вбок, тоже черный от пыли, но все еще жив, и в серединке краснеется. — Напомнил Хаджи-Мурата. Хочется написать. Отстаивает жизнь до последнего, и один среди всего поля, хоть как-нибудь, да отстоял ее» (т. 53, с. 99–100). Сразу же был создан первый набросок нового произведения, вступлением к нему стала приведенная запись, значительно развитая и разработанная, но сохранившая ту же тональность, то же настроение: «Молодец!» подумал я. И какое-то чувство бодрости, энергии, силы охватило меня: «Так и надо, так и надо» (т. 35, с. 286).
Работа была еще в самом начале, но позиция художника уже определилась отчетливо и ярко. Было в представшей перед Толстым картине перепаханного поля, с чудом уцелевшим израненным «татарином» у дороги, нечто глубоко созвучное его мироощущению. Да и в том, как сумел увидеть Толстой эту картину, в самом зерне замысла уже сказался весь его огромный противоречивый художнический и человеческий опыт.
Обдумывая «кавказский рассказ», Толстой возвращается к дням своей молодости. На Кавказе произошло его творческое самоопределение, кавказская жизнь дала материал для нескольких его произведений, вспомним «Набег», «Рубку леса», «Казаки». Но теперь и события, и лица, а главное — связь между ними, оценка всего становятся во многом другими. В «Хаджи-Мурате» есть и «набег» а «рубка леса», но они стали частями нового целого.