Читать «Было и будет. Дневник 1910 - 1914» онлайн - страница 118

Любовь к смерти — и это все? Стоит немного пристальнее вглядеться в поэзию Гиппиус, чтобы увидеть, что это не все, что она ищет не только яда, но и противоядия. Нашла ли, найдет ли — вопрос иной, но что ищет — нет сомнения. Может быть, для того только и проделывает над собою все эти опасные, почти преступные опыты, чтобы изучить заразу, победить ее изнутри, подобно врачу, который прививает себе болезнь, чтобы найти лекарство.

Коренное свойство «лунных муравьев» — невинность, неведение того, что с ними делается: гибнут и не знают, как, отчего и за что. 3. Гиппиус знает, во всяком случае знает, откуда все пошло, где и когда началось.

Жадны звонкие копыта; Шумно, дико и темно… Там — веселье с кровью слито, Тело в тело вплетено… Все разбито, все забыто — Пейте новое вино. Жадны звонкие копыта… Будь, что будет, — все равно.

Это в октябре 1905 года, а в декабре того же года:

Тайна есть великая, запретная, Есть обеты — их нельзя развязывать. Человеческая кровь — заветная: Солнцу кровь не велено показывать.

Так вот откуда пошло, где и когда началось. Лунно-муравьиная чума от крови, показанной солнцу. Самоубийство — за убийство, казнь — за казнь, кровь — за кровь.

Те пятна ржавые вкипели, Их ни забыть, ни затоптать. Горит, горит на темном теле Неугасимая печать.

О, конечно, можно бы перевести и на прозу эту поэзию…

Сначала кровавый, потом пыльный вихрь:

Едко, сладко дышит тленье… В сером вихре тает плоть. Помяни мое паденье На суде Твоем, Господь! И наконец серая слякоть: Тучны, грязны и слезливы, Оседают небеса. Веселы и шепотливы Дождевые голоса… О гниенье, разложенье Все твердят — не устают, О всеобщем разрушенье, Умирании поют.

Та самая слякоть, в которой мы и сейчас находимся.

Мы, тихие, в себе стыдимся Бога, Надменные, мы тлеем, не горя… О, страшная и рабская дорога! О, мутная, последняя заря!

Подписано 1904 — до «освобождения», но можно бы подписать и 1910-11-12 и еще Бог весть каким годом, потому что в этой неподвижной серости, однозвучной слякоти само время как будто остановилось, сделалось вечностью.

Единый миг застыл — и длится, Как вечное раскаянье. Нельзя ни плакать, ни молиться… Отчаянье! Отчаянье! Сомкни плотней пустые очи И тлей скорей, мертвец. Нет утр, нет дней, есть только ночи… Конец.

Конец «лунных муравьев»: подломились лапки, хрустнул, завалился и подох.

Какая-то московская барышня из красного знамени, с которым в 1905 году шла на похоронах Баумана, в 1910 году сшила себе декадентское платье для маскарада. Вот в кратчайшем символе судьба всех «лунных муравьев», тот хваленый отказ от общественности, возврат к личности, о котором так хлопочут «Вехи».