Читать «Тетрадь вторая» онлайн - страница 32

Есть два рода поэтов: парнасцы и — хочется сказать — везувцы (-ийцы? нет, везувцы: рифма: безумцы). Везувий, десятилетия работая, сразу взрывается всем. (NB! Взрыв — из всех явлений природы — менее всего неожиданность.) Насколько такие взрывы нужны? В природе (а искусство не иное) к счастью вопросы не существуют, только ответы.

Б. П. взрывается сокровищами.

* * *

(NB! Второй Фауст — работа (лаборатория) целой жизни и «Ueber allen Gipfeln ist Ruh...» на стене охотничьего домика... Связать. 1933 г.)

* * *

Борис родной. Я не знаю, дошло ли до Вас мое письмо — давнишнее, в начале лета. Длительность молчания между нами равна только длительности отзвука, вернее: все перерывы заполнены отзвуком. Каждого Вашего письма (всегда — последнего!) хватает ровно до следующего, при частой переписке получилось бы нечто вроде сплошного сердечного перебоя. (Боже, как я себя утешаю — и тешу! 1933 г.) Сила удара равна длительности его действия, — есть ли в физике такой закон? Если нет — есть.

Б<орис>, если не долетело, повторю вкратце: в феврале я жду сына. Со мной из-за этого сына уже раздружились два моих друга — из чистой мужской оскорбленности, негодования, точно я их обман<ула?> — хотя ничего не обещала! А я, в полной невинности, с такой радостью: в феврале я жду сына (оба меня любили, т. е. так думали) (NB! внимание к моим скобкам, — в них «ist der Hund begraben» 1933 г.) — и знаете, чего ждала и не дождалась в ответ: «— Ваш сын! Это должно быть — чудо!» и еще: «но пусть он будет и внешне похож на Вас!» (NB! одного без другого не бывает: иная физика — иная суть, доказательство <сверху: наличность> — иной сути. 1933 г.) Это я бы сказала Вам, Борис, потому что я Вас люблю — и этого ждала от них, потому что они меня любят, а дождалась — ну

(NB! Один пришел в ярость, нет оскорбления, которого бы я от него не выслушала — помню, даже внешне был страшен, а другой просто — исчез. 1933 г.)

Теперь я совсем одна, но это неважно, всё, что не насущно — лишне, двоих не теряют, а одного — не было, я ничего не потеряла, кроме — от времени до времени — радости текущего часа, такой, в моей жизни, редкой.

Борис, мне неприятно повторять то свое письмо, тем более, что писала я в глубокой потрясенности, теперь я свыклась — но там была формула, необходимо, чтобы она до Вас дошла: «единственное отчаяние мое, Борис — Ваше имя». (NB! не совсем вижу, где формула? Так сокращено, что расшифровываю наугад. И, внезапно — ясно как на ладони: — единственное, от чего мне больно, — Ваше имя.) Я его Вам посвящаю, как древние посвящали своих детей — божеству.

Борис, с рождения моей второй дочери (родилась в 1917 г. умерла в 1920 г.) прошло 7 лет, это первый ребенок который после стольких лет — постучался. Б<орис>, если Вы меня из-за него разлюбите, я не буду жалеть. Я поступила правильно, я не помешала верстаку жизни (совсем гётевское наблюдение и определение и даже форма, только Гёте бы вместо: жизнь сказал: природа. О «Детстве Люверс» — потом) я не воткнула палки в колесо судьбы. Это единственное, что я чту. (Право на бытие — всегда — во всем: от права на бытие данной строки, вопреки самым роковым от нее последствиям — до моего сына во мне.) Да, Борис, и будь этот ребенок у меня от первого встречного, он бы всё равно — был, потому что он захотел — через меня — быть. Да, Борис.