Читать «Тетрадь вторая» онлайн - страница 31

Посему книги Пастернака (м. б. самого дионисического из моих современников) никогда не сравню с вином, а прозу Чехова, или иных бытовиков, — именно с вином, с развратом вина, сравню.

* * *

Вдохновение.

Есть священный инстинкт — и в этом меня подтвердит каждый пишущий — оберегающий нас от доверия к слишком легко давшемуся. Стихотворение, написанное в 10 мин., всегда подозрительно.

Тот же священный инстинкт оберегает и настоящего читателя (т. е. <пропуск одного слова>, а не трутня) от доверия к слишком легко в него льющемуся.

Радость добычи — почему это торжество мужского сознания не распространяется и на книгу (душу другого), ограничивается областью дел (чаще «дел») и любви?! Всё в мире сем надо завоевывать — т. е. за всё платить собой — друга как женщину и книгу как друга. Готового нет. Есть, но неизбежно второй и третий сорт.

Богов из глыбы высекают и несколько веков спустя тем же усилием мышц из земли выкапывают. «Как по маслу» — в жизни как в искусстве <фраза не окончена>

* * *

Б. П., поэт как прозаик, прежде всего нуждается в сподвижничестве. Рука, ищущая встречной (а скорей даже — «coup de main!» 1933 г.). За непосильное берусь — помоги же! Сезам откройся, чтобы я со всеми своими сокровищами — за твоими сокровищами — в тебя вошел.

Б. П. осуществлен только в настоящем читателе, т. е. Б. П. один — умысел, Б. П. + идеальный читатель — умысел + действие, т. е. полный поступок: свершение. Б. П. свершается не в напечатанном количестве страниц, как Бунин, напр., хотящий только одного: любуйся! — Б. П. свершается только в читателе. Он не данное, а даваемое. Не сотворенное, а творимое: рождаемое. Весь он — самый акт дачи.

И в силу именно этой необходимости в сотворчестве, этой полной своей зависимости от другого, он так единственен, уединен и одинок.

* * *

«Чувствуй» (воспринимай) и «любуйся» — вот с чем идут к читателю писатели типа Бунина. — «Я сделал, а ты посмотри», «дал, а ты возьми», «страдал, а ты поразвлекись». Писатели типа Бунина хотят зрителя, писатели породы Пастернака хотят — писателя, второго себя.

«Работай» говорит Б. П., — «я бился — побейся и ты». (Я — над материалом, ты — надо мной, к<отор>ый для тебя тот же материал: первоисточник: природа.) Это — шахтер, в походе за золотом, а не рантье, нам это золото на своих литературных приемах, в виде устриц, орхидей и чего еще? — расточающий.

Б. П. нам дает, нет, Б. П. нас приводит на прииски. — Добывай.

Б. П. — наше местознание. Добыча — наша.

Но насколько несравненно больше доверия и любви в этом «бейся», чем в олимпийском «любуйся» Бунина. Б. П. с нами последним — своей трудовой жилой делится — не ценнее ли банкирского «золотого дна».

Б. П. — наша трудовая, следовательно — золотая жила.

(Пишу Б. П. и всё время думаю о Втором Фаусте Гёте.)

Творчество Б. П. — огромная лаборатория (алхимика). (NB! связать с тем золотом. Пожалуй, образ еще верней, ибо здесь больше добыванья и — не забыть! — так Бертольд Шварц изобрел порох.) Это прежде всего материал, черновик. Есть поэты «без черновиков» — сразу нáбело — имя их легион и цена им грош. Есть поэты — сплошные черновики. Гёльдерлин, напр., с четырьмя вариантами одного и того же стихотворения (абсолют, очевидно, им найден на небесах!).