Читать «Списанные» онлайн - страница 195

— Она приехала тут сниматься в «Западло»! — орал Гаранин. — «Западня», про шпионов, все его зовут «Западло», но ей оказалось не западло. Ее там в Голливуде никто не хочет знать ни хуя, а сиськи уже не те. Триумфальное возвращение. Приняли наверху. Она говорит — имею личную просьбу. У вас тут есть очень талантливый сценарист, у него проблемы. Какие проблемы, нет проблем, сейчас решим. Ну и все, и ты в шоколаде. Я так думаю, Серый, она там дала. Не знаю кому, но факт, дала. Иначе бы, сам понимаешь… Ну?! Ты счастлив?!

— Абсолютно, — сказал Свиридов.

— Ну? Когда мне напишешь че-нибудь?

— Теперь быстро.

— Ну давай!

— Давай.

Свиридов осторожно положил телефон на стол.

Только теперь он почувствовал, какая глыба давила его все это время. Невозможно было представить, как он прожил с этим четыре месяца, какое четыре, скоро пять. «Проказа с Генриха сползла». Где он это читал? Классе в пятом, в Библиотеке всемирной литературы. Том из родительской библиотеки, утеха среднего совка. Гартман фон А-у-э, «Бедный Генрих». «Но тут родительских ушей стенания коснулись, и мать с отцом проснулись. За то, что была в них душа человечья, за их милосердье и добросердечье, проказа с Генриха сползла, Господня милость его спасла». Никакого особого милосердья и добросердечья Свиридов за собой не помнил, но, может, он подал правильному нищему? Бывают же правильные нищие, есть обычные, а есть особенные, у которых самый прямой провод с Господом. Это сюжет, можно развить. Опять появились сюжеты, их можно было развивать. Словно вырвали зуб, сравнение, всегда приходящее в голову, когда исчезает давняя и унизительная боль. Перед стыдной радостью освобожденья ничтожно было все — даже мысль о Вале и о том, как, собственно, теперь Валя. Валя была только часть этой боли, нужная лишь для того, чтобы о ней забыть. Грех признаться, но это ведь так. Никогда не любил Валю. В-Аля, аббревиатура, вынужденная Аля. Кто эта женщина, зачем она тут лежит? Пусть идет маршировать куда угодно, у прокаженных свои радости.

Разумеется, в следующую секунду Свиридов забыл свое стыдное облегчение и оставил гадкие мысли. Но зоркость дана человеку не только затем, чтобы подмечать чужие мерзости, — это черта списочности, где все только и следят, у кого больше язв, у кого лик львинее, — но и затем, чтобы знать гнусности за собой. В конце концов, это моя профессия. Хорошо уже и то, что я все это вижу.

Ну и что, идти мне теперь на марш или нет?

Господи, конечно, нет. Как можно. Это еще пошлее, чем Борисов, вписавшийся в список добровольно в надежде отвести более ужасные расправы. Примазываться к искусственному, донельзя отвратительному столпничеству… ладно, пока я был в списке — это обсуждалось. Но теперь, когда вычеркнут…

Свиридов встал и прижался лбом к ледяному стеклу.

Что со мной, Господи? Во что я превратился за четыре месяца? Я в самом деле думаю, что меня откуда-то вычеркнули, хотя как можно вычеркнуть меня из списка людей, посмотревших бездарный фильм бездарного фигляра? Я в перечне прокаженных, и меня уже нельзя вычеркнуть оттуда. Я должен пойти туда, где возражают против самого этого порядка вещей: туда, где прокаженные требуют разрешить им ходить без трещоток.