Читать «Другая история литературы» онлайн - страница 9

Спрашивается: сколько дней было в году Евсевия? С какого месяца он начинал счет лет? Как определял «начало Мира» он, и как определял это «начало» тот, кто пересчитывал даты Евсевия в эру от Рождества Христова? И вообще, кто и когда установил «соответствие» Сиракуз 733 году, равно как и многое другое, включая годы жизни самого Евсевия? Это сделали люди, у которых могли быть свои, не известные нам интересы, далекие от научных. Неужели это не понятно?

Имя Скалигера в современной России практически неизвестно, но до советского периода ему отдавали должное как выдающемуся уму человечества. Признавалось безоговорочно, что именно он трудами своими «построил мировую историю», периодизировал ее и синхронизировал по странам. Процитируем Словарь Брокгауза и Ефрона начала ХХ века:

«Врагов реформатской церкви он [Скалигер] устрашал и побеждал необычайною многосторонностью и глубиною знаний, во многих пунктах соприкасавшихся с теологией… Силою воображения и точных знаний С. построил в „Сокровищнице времен“ мировую историю, расчленил ее материал по народам, синхронистически сопоставил события по периодам от начала ассирийского царства до половины XV в. нашей эры. …В лице С. европейская наука вышла из подчиненного отношения к науке древних греков. Ученость С. оставляла далеко за собой знания и методы александрийских ученых».

О качестве же творчества исторических писателей, труды которых использовал для «синхронистического сопоставления» Скалигер, и в верности которых нисколько не сомневаются современные историки, вот какое мнение излагает его современник Жан Боден. Он сам был масоном, а потому его трудно заподозрить в предвзятом отношении к Скалигеру:

«Мы имеем бесчисленное множество писателей, которые наводнили мир своими сочинениями … так, что, кажется, главная и серьезнейшая беда его — объем. Поистине написанное должно быть глупо и несовершенно, ведь только тот, кто беспомощен в писательстве, порождает большее количество книг. Я еще не встретил ни одного писателя, который смог бы в краткой форме изложить разбросанный и разнородный материал. Люди, которые давали подобные обещания в пышных заголовках, потерпели неудачу».

Надежных «исторических писателей» накануне создания традиционной истории сами историки того времени не обнаруживают. Даже Геродот, которого Жан Боден сравнил с Соломоном, и чье имя означает «Даритель древностей», не признается им безупречным, как историк. Он понимает, что летописцы творили мифы.

«Я думаю, что никто не может совсем отказаться от восхвалений своей страны и не может в этих похвалах быть равнодушным. Так, например, Полибий (ок. 200–120 до н. э.), наиболее внимательный и правдивый среди лучших из известных нам писателей, повествовавших о своих соотечественниках, не смог воздержаться от очень язвительной брани в адрес Филарха (III век до н. э.) только потому, что тот скрыл доблесть и славу мегалополетян в войне против Аристомаха (тиран Аргоса в III веке до н. э.). Этот мотив, если я не ошибаюсь, стал основным у Плутарха (46–127) в произведении о злобе, направленном против Геродота (490/480 — ок. 425 до н. э.). В этой работе он остановил свое внимание на материале о биотийцах и херонейцах. Может быть, именно этот вышеназванный пример удержит вас от улыбки при чтении работ Сабеллия (М. Антонио Кочча), где он сравнивает войны венецианцев с делами римлян? Даже Д. Джианноти — гражданин Венеции — не смог вынести этих сравнений. Почти все историки борются со своими слабостями. Это касается и Цезаря, когда он описывал традиции греков, и Тацита с его описанием германцев, и Аппиана, когда речь шла о франках… Но серьезные сомнения, не приятные ни мне, ни истории, которые вызывает материал, окрашенный в откровенно хвалебные или враждебные тона, равно как и вывод, сделанный в ходе полемики, все-таки полезны, так как помогают сформировать непредубежденное мнение.

С некоторых пор история существенно отличается от того образа правды, который содержался, например, в летописях, исправленных и приведенных в соответствие с истиной, — в летописях, оценить которые может любой. Я предполагаю, что склонность историков преуменьшать значение великих событий обусловлена тем, что они видят только общую картину. Это сочетается с желанием навязать неопытному читателю мнение, заведомо сомнительное. Вышесказанное следует всегда иметь в виду, чтобы не поддаться обману. Свойство истории таково, что с течением времени происходит переоценка ценностей, и поэтому приходится все подвергать сомнению. И это никем не оспорено. Весьма огорчительной представляется ситуация, когда исторический материал становится лишь приятным поводом для рассуждений риториков или философов, которые рвут нить незаконченных письменных источников или направляют размышления и память читателей в каком-нибудь ином направлении. Так что читатель имеет право отвергнуть Тимея (356–260 до н. э.) с точки зрения обоих недостатков, ибо он отступает от истории, часто сводя повествование к простым упрекам, — его не зря называют „клеветником“».