Читать «Фантастика, 1963 год» онлайн - страница 2

Это целостное восприятие мира, которое составляет счастье детства и как будто навек утерянное, возвращает нам искусство. В его обобщенных образах мы вновь обретаем всю первоначальную прелесть мира, видим всю силу его жизни сразу, во всех ее звеньях. Недаром интуиция художника, вырастающая из огромного опыта не только одного человека, но коллективного опыта всего народа или целой эпохи, может быть, более точной, чем самый скрупулезный научный анализ.

Да, все великие мастера хорошо знали об этой страшной силе художественного образа, возвращающей нам хотя бы на мгновение целостность и непосредственность восприятия. Разве не заставляют до сих пор сжиматься наши сердца окаменевший полет Самофракийской победы, одна лишь реплика Гамлета: “Умереть — уснуть. Уснуть! И видеть сны, быть может?”, блистающие волосы и взгляд “Святой Инессы” Рибера, “мигающие” кварты Шуберта в “Блуждающем огоньке” или страшный выкрик в “Зимнем пути”: “Кружит сердца и гонит прочь!”?

Вот почему нам нужна литература, необходимо искусство. Но ведь писать надо так, как завещал В. Ф. Одоевский в своем дневнике: “Перо пишет плохо, если в чернильницу не прибавить хотя бы несколько капель собственной крови…” А для этого нужно всегда быть современником своей эпохи — бестрепетно, беспощадно и победно.

Только тогда совьются обе полы времени — прошлое и будущее, зарубцуется кровоточащий шрам и вернется гипнотическая реальность скрытой жизни вещей.

С тех пор как обезьяна очеловечилась — а ученые утверждают, что за последние тридцать тысяч лет человек биологически почти не изменился, — люди создают произведения искусства. Это значит, что оно было им необходимо. И здесь нужно поставить точку: не могут быть ошибкой триста веков человеческого труда и вдохновения, борьбы и великих побед. История не есть осмысливание бессмыслицы, как утверждал буржуазный философ Базаров. Это повесть о приключениях человеческого рода в поисках социального счастья. А сейчас, когда человек Рассвета стоит на пороге коммунизма, завоеванного трудом и кровью, разве он забудет свой путь к этому рубежу!

Наскальные и пещерные рисунки первобытного человека поражают беспощадной ясностью, скрытой жизнью вещей, им изображенных. Но он рисовал в темной пещере, где никто не мог восхититься его твореньями. При свете дымного факела, а то и просто пылающей ветки, он высекал и раскрашивал для себя. Он приказывал стреле: “Убей!” Он умолял оленя: “Упади”. Это была его магия охоты.

Для древних эллинов мир был субстратом, на котором вырастали и искусство и наука; больше того — наука была для них высшим искусством. Недавние обмеры Парфенона показали, с каким поразительным творческим пафосом точности он построен: колонны его имеют разное сечение, толщина их неодинакова, расстояние между ними различное. Это точность не холодной геометрии, а прекрасного живого тела. Вот почему он так трепетно жив до наших дней в отличие от многих других “классических” образцов. В нем воплощен высший синтез чувства и расчета, и не случайно Маркс считал античное искусство высшим и, быть может, неповторимым образцом.