Читать «Дни гнева, дни любви» онлайн - страница 146

– Скажите… вы… вы и есть министр, да? Толстяк покраснел от неудовольствия:

– Ну, а к кому же вы шли, гражданка? Что вам надо?

– Меня зовут Сюзанна де ла Тремуйль, я пришла к вам за помощью, гражданин министр…

Услышав отчаяние в моем голосе, он явно оживился. Чтобы унизить меня еще больше, он небрежно заметил:

– А, так вы та самая! Бывшая.

Это было для меня не ново – то, что меня считают бывшей, так, будто я и не живу сейчас, вся оставшись в прошлом. Этот ярлык уже так крепко приклеился ко мне, что я ему больше не удивлялась.

– Мне можно сесть? – спросила я уже не так робко, немного забыв о своей роли, – до того мне хотелось защититься от этого чудовища.

Вместо ответа он поднялся, вышел из-за стола и прошелся по кабинету, пристально меня оглядывая. Когда я пыталась встретиться с ним глазами, чтобы хоть что-то выяснить, он отворачивался и устремлял взор либо в лепной потолок, либо на покрытый лаком паркет.

– Сесть, – нараспев протянул он. – Я здесь нахожусь, гражданка, не для того, чтобы давать уроки танцев, а для того, чтобы исполнять свои обязанности.

Он остановился в двух шагах от меня, заложив руки за спину, от чего его живот выпятился вперед.

– Ну-с, гражданка, я вас слушаю.

– Сударь, – проговорила я, вспоминая совет Дантона и вкладывая в голос как можно больше мольбы, – сударь, последний декрет Собрания об эмигрантах лишил меня всего. У меня трое детей и старая больная служанка, которую я не могу бросить, да еще и младший брат моего мужа, воспитанник военной академии и будущий защитник нации… Нам будет не на что жить.

– Гм, гражданка. Все французы нынче переживают трудности. Следует прилежно трудиться, зарабатывать на жизнь собственными руками…

Я готова была взорваться. Что он такое болтает? Почему это меня надо лишить того, что я имела, и заставить «прилежно трудиться», а такие негодяи, как Клавьер, совершившие в тысячу раз больше неправедных дел, чем я, с легкостью прикарманят мой дом?

Усилием воли я заставила себя сдержаться:

– Но, сударь, ведь я всего лишь слабая женщина, и мне не под силу содержать целую семью. У нас теперь нет даже жилища, ведь наш дом Коммуна опечатала. И я не могу понять почему. Ведь я не эмигрантка. Но меня никто не желает слушать. Сударь, на вас последняя надежда. Если вы мне не поможете, мне остается только броситься в Сену…

Он смотрел на меня в упор и сопел носом.

– Сударь, вы добрый человек, это видно по вашим глазам. Помогите мне, я на все согласна, лишь бы отблагодарить вас.

Голос у меня дрожал, и Дюпор, вероятно, думал, что от отчаяния. На самом деле – от гнева и отвращения. Никогда прежде мне еще не доводилось переживать такого унижения. В любой другой ситуации я бы плюнула Дюпору в лицо. Но другая мысль заставляла меня трепетать: неужели моим детям суждено быть изгнанными из Сент-Элуа, остаться без теплого жилья и еды, прозябать в нищете? Нет, ни за что… Эта мысль заставляла сдерживаться, заглушать собственную гордость, чувство достоинства и высокомерие, тщательно взлелеянное во мне всей предыдущей жизнью. Я была бессильна и беспомощна и должна была хорошо уяснить это, как неприятно это ни было бы, – уяснить, чтобы поскорее освободиться из этих оков бессилия, выскользнуть из них и снова стать прежней.