Читать «Неугодная жертва» онлайн - страница 6

Когда я вернулся в собор, он был почти пуст. Старушки собирали свечные огарки, снимали с икон бумажные розы. Повар и балалаечник, кряхтя и хекая, вытаскивали из тамбура тяжелый ларь с образками, крестами, печатными иконами, выставленными для продажи. Исай Неделин щелкал на счетах, подбивая дневную выручку. Словом, начиналась церковная проза.

Владыка и монашек рассматривали фрески. Отец Федор почтительно прислушивался.

– Несомненно Рублев, – говорил преосвященный, вглядываясь в фигуру Сергия Радонежского. – Обратите внимание на эту розоватую охру.

– Мне кажется, – осторожно вмешался я, – что рисунок слишком сух для Рублева. В его живописи больше чувства.

Епископ вежливо выслушал и покачал головой.

– Вы – я разумею светских искусствоведов, – сказал он, – равняетесь на западное искусство, на эпоху Возрождения. Но ведь именно эта эпоха и покончила с религиозной живописью.

– Позвольте, а Боттичелли? А Сикстинская мадонна? А весь Рафаэль? А…

Владыка нетерпеливо прервал меня, воздев руку жестом Иисуса Навина, останавливающего солнце:

– Не то! Истинная вера была у средневековых примитивистов, у Чимабуэ, у Джотто. А дальше пошло обнажение телес, разврат. Уже ваш Боттичелли живописует одежду не для сокрытия плоти, а для открытия ее. В движениях, в изгибах тела появляется сладострастие. Под видом богоматери изображают своих содержанок и просто уличных девок. Рафаэль, Леонардо и прочие – это художники вконец светские. К счастью, у нас пошло иначе. Древнерусское искусство не замутило веры чувственными материалистическими соблазнами Возрождения. Русский народ нравами своими суров. Самая неподвижность и – я не устрашусь сказать – косность нашей церковности уберегла религиозную живопись от греховных увлечений светскости и донесла до наших дней первозданную русскую строгость и прямоту.

Епископ ораторствовал, стоя у стены на фоне изможденных бородатых угодников и столпников. Узкие прорези окон наполняли храм неясным дрожащим сиянием. Дымный дух ладана смешивался с щекочущим ароматом духов, исходившим от владыки.

Постепенно вокруг него собирались люди. Отец Федор кивал головой и значительно взглядывал на балалаечника. Исай Неделин шевелил тонкими губами, точно смакуя что-то вкусное. Повар слушал с открытым ртом, ничего не понимая, но завороженный этим непрерывно льющимся потоком высоких слов. Монашек ходил вдоль стен, близоруко всматриваясь в киоты.

– Не суйся ты, Христа ради, Иван Кузьмич! – вдруг зашипел отец Федор, пытаясь оттереть певчего с лошадиным лицом.

– Изыди из храма, недостойный иерей! – загудел тот и тяжело брякнулся перед епископом на колени. – Не встану! – гремел он своим пещерным басом. – В твоей руке, владыка, арфа. Как ты сыграешь, так я и станцую.

– Подымите его, – спокойно сказал преосвященный.

Иван Кузьмич сам вскочил. Он стоял, широко расставив ноги и слегка покачиваясь своим большим телом. Вдруг он икнул.

– Это ничего, – сказал он успокоительно, – это душа с богом беседует.

– Кто вы такой? – спросил епископ.