Читать «Петербургская кукла, или Дама птиц (Ольга Судейкина-Глебова)» онлайн - страница 18

В эти годы в Ольгу влюбился человек загадочный – то ли гений, то ли безумец Велимир Хлебников. Футурист Артур Лурье его очень хорошо знал в своем футуристическом прошлом, дружил с ним и, кстати, входил в число Председателей Земного Шара, придуманных Хлебниковым. Любопытно, что Хлебников и Председатели Земного Шара на три дня опередили Октябрьскую революцию, упразднив Временное Правительство 22 октября 1917 года. В Академии Художеств они составили манифест: «Здесь. Мариинский дворец. Временное Правительство. Всем. Всем. Всем. Правительство Земного Шара на заседании своем от 22 октября постановило: 1) Считать Временное Правительство временно несуществующим, а главнонасекомствующую А. Ф. Керенскую находящейся под строгим арестом. Как тяжело пожатье каменной десницы! Председатели Земного Шара: Петников, Лурье, Дм. и П. Петровские, статуя командора я – Хлебников».

Много лет спустя Артур Лурье описывал, как Ольга принимала странного поклонника у себя на Фонтанке: «Мило относясь к Хлебникову, О.А. иногда приглашала его к чаю. Эта петербургская фея кукол, наряженная в пышные, летучие, светло-голубые шелка, сидела за столом, уставленным старинным фарфором, улыбаясь и разливая чай…»

Хлебников старался ничем не выдавать свою влюбленность в Ольгу. Ну, все-таки тут был ее мужчина, как бы муж… Впрочем, для великого Велимира такие бытовые условности никакого значения не имели. Другое дело, что он остро ощущал: она, эта благоуханная красавица, пусть и желанная до боли, ему все же глубоко чужда. И он ей чужой, с его наволочкой, которую он таскал повсюду, набив ее своими стихами, написанными на клочках бумаги, и если его просили что-то прочесть, он, порою забыв текст, запускал руку в наволочку и долго шарил там, прежде чем вытащить какую-нибудь четвертушку. Конечно, он ей чужой – в иссушенной иконописности своего вида, в нелепости своего лица, в небрежности своих одеяний…

«Хлебникова я помню во всем величии его святой бедности: он был одет в длинный сюртук, может быть, чужой, из коротких рукавов торчали его тонкие аристократические руки. Манжет он не носил. Сидел нахохлившись, как сова, серьезный и строгий. Молча он пил чай с печеньем и только изредка ронял отдельные слова. Однажды О.А. попросила его прочесть какие-нибудь свои стихи. Он ничего не ответил, но после довольно длинной паузы раздался его голос, глухой, негромкий, с интонациями серьезного ребенка: