Читать «Порфира и олива» онлайн - страница 92
Жильбер Синуэ
— Знаешь, в жизни раба нет ничего по-настоящему волнующего.
— Ты всегда был на службе у Карпофора?
— Нет. Я здесь три года.
— Наверное, они тебе кажутся вечностью.
Он машинально протянул руку, коснулся ее черных волос:
— Уж и не знаю. Я утратил представление о времени.
— Понимаю.
Ему хотелось спросить, что женщина, подобная ей, может понимать в горестях раба. Сказать ей, что за последние недели такая жизнь стала казаться ему еще более удушающей. Только бы стать свободным! Хоть когда-нибудь... На краткий миг перед глазами промелькнули видения озера Гем, родных гор, лесов...
— Впервые вижу тебя здесь.
— Я сопровождаю одного из гостей Карпофора.
Образ Коммода, двуликого властелина, снова возник перед молодой женщиной. При мысли о том, чтобы вернуться к нему, снова лечь с ним рядом, она содрогнулась от отвращения. И призналась:
— Эти пиры стали для меня невыносимы.
— Однако же они не так тягостны, как трапезы раба.
Фраза прозвучала подчеркнуто издевательски, и он тотчас пожалел об этом. Она же серьезно отвечала:
— Для некоторых духовная тюрьма подчас нестерпимее, чем эргастул.
— Может быть, но меня никогда не утешало, что кроме моих страданий, существуют и другие способы мучиться.
— Ты так говоришь потому, что несчастен. А что если я тебе скажу, что в жизни, тем не менее, нет ничего бесповоротно хорошего или плохого? Надо научиться терпеливо вслушиваться в нее.
— Терпеливо? В тот день, когда тебя вырывают из жизни, когда вокруг возводят стены, чтобы удержать тебя в неволе, ты забываешь такое слово, как «терпение». Ты просто грезишь, а твоя ненависть придает тебе сил. Я мечтаю лишь об одном: о часе моей свободы. Терпению здесь места нет.
Он отвечал не столько на слова своей спутницы, сколько на собственные вопросы, и ожесточение прорвалось в его голосе.
— Никогда не следует так говорить. Ненависть — слово, которое надлежит исключить. Важны лишь милосердие и прощение.
Терпимость? Прощение? Эти слова напомнили ему бесплодные разговоры, что он вел с Карвилием и Флавией. Он напрягся, чтобы не дать выплеснуться наружу злобе, которая в нем била ключом, и, чтобы отвлечься, уставился на реку, медлительно текущую вдаль, к границам парка. В конце концов, что патрицианка может смыслить в этих тайных надломах и разрывах души?
Тут она заговорила снова:
— Ты не похож на римлянина. Откуда ты родом?
— Я из Фракии.
— Этого уголка Империи я совсем не знаю.
Река у их ног как бы грациозно потягивалась. На ее поверхности, подернутой легкой рябью, бледным золотом посверкивали отсветы звездного блеска. Она повернулась к нему. Их взгляды скрестились, и ни тот, ни другая не попытались отвернуться.
— Ты не сказал, как тебя зовут.
— Калликст.
— Это имя тебе к лицу.
— Почему ты так говоришь?
— Каллист значит «Прекраснейший». А ты не знал?
Та же ошибка, которую когда-то сделала Флавия! Он не сдержал улыбки:
— Ты второй человек, от которого это слышу.
— А кто был первым?
Он покачал головой:
— Так. Одна девушка.
— Девушка...
Она произнесла это низким голосом, немного мечтательно. И прибавила почти скороговоркой: