Читать «Обсуждение» онлайн - страница 35

Я был капризен, тщеславен, жаден, я был пустозвон,лицемер, зложелатель и трус,И волк, и свинья, и змея – от них во мне было многое.

Или («Song of Myself», 33):

Я сам этот шкипер, я страдал вместе с ними.Гордое спокойствие мучеников,Женщина старых времен, уличенная ведьма, горитна сухом костре, а дети ее стоят и глядят на нее.Загнанный раб, весь в поту, изнемогший от бега, пална плетень отдышаться.Судороги колют его ноги и шею иголками, смертоноснаядробь и ружейные пули.Этот человек – я, и его чувства – мои.

Все это Уитмен перечувствовал и всем этим перебывал, но, по сути, – не в повседневной истории, а в мифе – он был таким, как в двух следующих строках («Song of Myself», 24):

Уолт Уитмен, космос, сын Манхэттена,Буйный, дородный, чувственный, пьющий, едящий, рождающий.

А еще был тем, каким ему предстояло стать в будущем, увиденном с той нашей грядущей ностальгией, которая сама вызвана к жизни этими предвосхищающими ее пророчествами («Full of Life, Now»):

Сейчас, полный жизни, ощутимый и видимый,Я, сорокалетний, на восемьдесят третьем году этих Штатов,Человеку через столетие – через любое числостолетий от нашего времени, —Тебе, еще не рожденному, шлю эти строки, они ищут тебяКогда ты прочитаешь их, я – раньше видимый – буду невидим,Теперь это ты – ощутимый, видимый,понимающий мои стихи – ищешь меня,Ты мечтаешь, как радостно было бы, если бы я могбыть с тобой, стать твоим товарищем,Пусть будет так, как если бы я был с тобой. (И не будьслишком уверен, что меня с тобой нет.)

Или («Songs of Parting», 4, 5):

Камерадо, это не книга.Кто прикасается к ней, дотрагивается до человека(Что сейчас – ночь? мы вместе и никого вокруг?),Это – я, и ты держишь в объятиях меня, а я обнимаю тебя,Я выпрыгиваю со страниц прямо в твои объятья —смерть призывает меня.

Человек по имени Уолт Уитмен был редактором «Brooklin Eagle» и вычитал свои главные мысли у Эмерсона, Гегеля и Вольнея; Уолт Уитмен как поэтический персонаж почерпнул их, соприкасаясь с Америкой, и обогатил воображаемыми приключениями в спальнях Нового Орлеана и на боевых полях Джорджии. Выдуманный факт может оказаться как раз самым точным. Поверье гласит, что английский король Генрих I после смерти сына ни разу не улыбнулся; пусть этот факт вымышлен, но он вполне может быть истинным как символ королевской скорби. В 1914 году распространился слух, будто немцы подвергли пыткам и искалечили бельгийских заложников; известие было, без сомнения, вымышлено, но достигло цели, вобрав в себя весь беспредельный и темный ужас перед вражеским вторжением. Еще простительней случаи, когда ту или иную доктрину возводят к жизненному опыту, а не к составу библиотеки или конспекту лекции. В 1874 году Ницше посмеялся над пифагорейским тезисом о цикличности истории («Vom Nutzen und Nachteil der Historic», 2); в 1881-м, на одной из тропинок в Сильвапланских лесах, он вдруг взял и сформуливал этот тезис («Esse Homo», 9). Глупо на полицейский манер толковать о плагиате; Ницше, спроси мы его самого ответил бы: важно, как идея преобразилась в нас, а не просто, что она пришла в голову. Одно дело – отвлеченное предположение о божественном всеединстве; другое – вихрь, подхвативший арабских пастухов и перенесший их в гущу битвы, которая не имеет конца и простирается от Аквитании до Ганга. Задачей Уитмена было представить вживе образцового демократа, а вовсе не сформулировать теорию.