Читать «Евреи в блокадном Ленинграде и его пригородах» онлайн - страница 58

Следующим этапом пути являлась ледовая дорога через Ладожское озеро, до восточного берега по которой ленинградцы перевозились на автомашинах. Посадка людей на машины в Борисовой Гриве проводилась диспетчерами и носильщиками на трех погрузочных площадках. От каждой площадки автомашины следовали только к определенному эвакопункту на восточном берегу – либо в Лаврово, либо в Кобону, либо в Жихарево. Автомашины с людьми постоянно попадали под обстрел. Ледовая дорога систематически разрушалась. Многие машины ушли под лёд вместе с пассажирами.

Мордух Кацман, один из водителей на ледовой дороге, вспоминал: «На каждой машине было по два водителя. Двигались по Ладожскому озеру ночью с потушенными фарами, с интервалами и открытыми дверьми, на случай непредвиденных происшествий, когда лед давал трещину или машины отклонялись от колеи и зарывались в сугробы снега».

Первые машины с эвакуированными прошли по ледовой трассе в последних числах ноября 1941 года, Именно в эти дни удалось переправиться по ледовой дороге на Большую землю и нашей семье. Колонна, перевозивших нас машин, состояла из девяти полуторок с брезентовыми тентами. На дно каждой машины укладывались чемоданы и тюки, а на них уже располагались женщины и дети. Наш переезд сопровождался непрекращающимися атаками немецких самолётов. Надолго мне запомнились следы трассирующих пуль в ночном небе. До восточного берега добралось только семь машин. Две машины ушли под лёд. К 29 ноября всего затонули или частично провалились под лёд Ладожского озера 52 машины. Поэтому эвакуация была временно приостановлена и возобновлена только в декабре после того, как укрепился лёд и движение стало более безопасным.

На восточном берегу осуществлялась посадка эвакуируемых в железнодорожные вагоны на станциях Жихарево, Кабоны и Лаврово. Каждый эшелон брал от 2500 до 3800 человек. С этих станций поезда на Большую землю отправлялись без расписания, по мере загрузки вагонов.

О трудностях эвакуации по дороге жизни рассказывают многие ленинградцы пережившие блокаду. С ними столкнулись и члены нашей семьи. Я приведу здесь, в качестве примера, воспоминания известного писателя А. Стругацкого, изложенные в письме к матери:

«Мы выехали морозным утром 28 января. Нам предстояло проехать от Ленинграда до Борисовой Гривы – последней станции на западном берегу Ладожского озера. Путь этот в мирное время проходился в два часа, мы же голодные и замерзшие до невозможности приехали туда только через полтора суток. (Позволю себе напомнить: эвакуация шла в дачных, неотапливаемых вагонах, температура же в те дни не поднималась выше 25 градусов мороза.) Когда поезд остановился, и надо было вылезать, я почувствовал, что совершенно окоченел. Однако мы выгрузились. Была ночь. Кое-как погрузились в грузовик, который должен был отвезти нас на другую сторону озера (причем шофер ужасно матерился и угрожал ссадить нас). Машина тронулась. Шофер, очевидно, был новичок, и не прошло и часа, как он сбился с дороги, и машина провалилась в полынью. Мы от испуга выскочили из кузова и очутились по пояс в воде (а мороз был градусов 30). Чтобы облегчить машину, шофер велел выбрасывать вещи, что пассажиры выполнили с плачем и ругательствами (у нас с отцом были только заплечные мешки). Наконец машина снова тронулась, и мы, в хрустящих ото льда одеждах, снова влезли в кузов.

Часа через полтора нас доставили на ст. «Жихарево» – первая заозерная станция. Почти без сил, мы вылезли и поместились в бараке. Здесь, вероятно, в течение всей эвакуации начальник эвакопункта совершал огромное преступление – выдавал каждому эвакуированному по буханке хлеба и по котелку каши. Все накинулись на еду, и когда в тот же день отправлялся эшелон на Вологду, никто не смог подняться. Началась дизентерия. Снег вокруг бараков и нужников за одну ночь стал красным. Уже тогда отец мог едва передвигаться. Однако мы погрузились. В нашей теплушке или, вернее, холодушке было человек 30. Хотя печка была, но не было дров… Поезд шел до Вологды 8 дней. Эти дни как кошмар. Мы с отцом примерзли спинами к стенке. Еды не выдавали по 3—4 дня. Через три дня обнаружилось, что из населения в вагоне осталось в живых человек пятнадцать. Кое-как, собрав последние силы, мы сдвинули всех мертвецов в один угол, как дрова. До Вологды в нашем вагоне доехало только одиннадцать человек. Приехали в Вологду часа в 4 утра. Не то 7, не то 8 февраля. Наш эшелон завезли куда-то в тупик, откуда до вокзала было около километра по путям, загроможденным длиннейшими составами. Страшный мороз, голод и ни одного человека кругом. Только чернеют непрерывные ряды составов. Мы с отцом решили добраться до вокзала самостоятельно. Спотыкаясь и падая, добрались до середины дороги и остановились перед новым составом, обойти который не было возможности. Тут отец упал и сказал, что дальше не сделает ни шагу. Я умолял, плакал – напрасно. Тогда я озверел. Я выругал его последними матерными словами и пригрозил, что тут же задушу его. Это подействовало. Он поднялся, и, поддерживая друг друга, мы добрались до вокзала… Больше я ничего не помню. Очнулся в госпитале, когда меня раздевали. Как-то смутно и без боли видел, как меня стащили носки, а вместе с носками кожу и ногти на ногах. Затем заснул. На другой день мне сообщили о смерти отца. Весть эту я принял глубоко равнодушно и только через неделю впервые заплакал, кусая подушку…».