Читать «И хлебом испытаний...» онлайн - страница 16

Смело ныряйте в ворота. Вас встретит сумрачный дворик с овальным сквером посередине — три чахлых дубка, старая железная ограда и ветхая скамья. Не бойтесь этой сумрачности — дворик ваш друг, а друзьям можно кое-что простить. Бегите мимо сквера под арку второго двора. Он совсем тесный, и с трех сторон там глухие кирпичные стены. Вы еще подумаете, что это тупик, и перепугаетесь, но напрасно. Кто боится тупиков, тому не видать свободы.

В левом дальнем углу двора вы увидите у самой земли маленькую амбразуру подвального окна — это паше спасение. Окно как раз таких размеров, что в него может протиснуться подгоняемый страхом неудачник, по ни один преследователь на моей памяти не мог пролезть в него, ибо ворующий мясо на рынке всегда тоньше того, кто им торгует.

Теперь вам уже не надо спешить, вы можете отдышаться, послушать полифонию разъяренных голосов за окном. Отвечать или дразнить не следует, в этом мало благородства. Да вам и не захочется, потому что с первыми глубокими вдохами прохладного, чуть сыроватого подвального воздуха вдруг придет странное ощущение наполненности этих мгновений: вы услышите учащенный ритм своего сердца, четко гармонизированный с враждебной разноголосицей за подвальным окном, и вас заполнит большое усталое спокойствие и сознание извечного права неимущего перед имущим. Просветленный и тихий, словно оправившийся после тяжкой болезни, вы пойдете в темноте, ведя рукой по стенке подвала, до двери; выйдете в хмурый двор, заставленный раньше поленницами, а теперь мотоциклами, минуете длинный, как кишка, проход между старинными пакгаузами и попадете в следующий двор, он выведет вас совсем на другую улицу, тихую, обсаженную деревьями вдоль фасадов старых петербургских доходных домов.

Выходите на эту улицу и можете начинать новую и прекрасную жизнь, И дай бог, чтоб вам повезло больше, чем нам, жившим на этой улице и не раз спасавшимся этим путем…

Приблизительно так начал бы я лекцию по истории района, но не просвещение начинающих правонарушителей сейчас заботит меня. Просто я пишу свою историю, а история неотделима от тех мест, где она произошла. Неразлучность пространства и времени фундаментальна для любого движения, а история жизни даже такого человека, как я, есть всего лишь одна из форм движения.

Я двигался на собственной «Волге» по улицам судьбы, где во дворах сырая тишина плескалась среди унылых желтоватых стен и лизала у подъездов медные дощечки с номерами квартир,

где из амбразур подвальных окон выглядывала крепостная угрюмая мощь,

где фасады хмурились прошлым столетием, где в лестничных окнах еще сохранились красно-синие витражи,

где замерли голоса и топот мальчишек, большинство которых вот уже тридцать лет лежит в общих могилах на Пискаревском,

где время навылет проходит сквозь память, и нет ему ни конца, ни начала, и только история жизни отдельного человека имеет конец.

Я знал об этом уже тогда, второго апреля одна тысяча девятьсот семьдесят третьего года, когда ехал на собственной «Волге», переполненный дурными предчувствиями и внезапной усталостью, и в кармане у меня лежал тяжелый сверточек в шуршащей бумаге…