Читать «Черный хлеб» онлайн - страница 28

— Нет уж, с краю мне повольготней будет. Да-с. В середке и повернуться толком нельзя. Ни до чего не дотянешься.

— Да зачем же тянуться? Мы все подадим. Не извольте беспокоиться.

— Нет уж, лучше я сам. Эдак надежней будет.

— Как угодно. Воля твоя, Сьтапан Иванча, делай все, как душенька твоя пожелает, — пропел Каньдюк и сел на хозяйский стул, на спинке которого полукругом шла резная надпись: «Тише едешь — дальше будешь».

Шеркей внимательно осматривал комнату, обстановку, по нескольку раз ощупывал взглядом каждую вещь, старался определить ее цену: «Вот, оказывается, как настоящие люди-то живут». — И он с трудом удерживал завистливые вздохи.

В комнате появилась хозяйка, проворная, как трясогузка, и болтливая, словно сорока, Алиме. Муж что-то шепнул ей. Она быстро закивала головой, потом радостно всплеснула руками:

— Боже мой, да ведь это Шеркей! Вот радость, вот радость! А что же без Сайдэ? Как семья? Все здоровы? И не знаю, как благодарить, что пришел.

Шеркей едва успевал отвечать на вопросы хозяйки.

— Да, да, — тараторила она, не вслушиваясь в его слова. — Нам нужно всегда сидеть за одним столом, нельзя забывать друг друга. И старик мой так говорит, таков обычай наш.

Шеркей недоумевал: какой смысл знаться богачу с бедняком? Нет ли тут какой хитрости? Но Алиме была так ласкова и обходительна, что он размяк, растаял, забыл о своих подозрениях. А почему бы не дружить ему с Каньдюками? Человек он честный, никто о нем зазорного слова никогда не сказал. А вдруг Каньдюк чувствует, что Шеркей скоро разбогатеет, и поэтому хочет подружиться? Каньдюк ведь старик хитрый, дальновидный, сквозь землю все разглядит. От этой мысли стало тепло, томно, сердце затрепетало от радостных предчувствий.

Алиме, поболтав еще с минуту, отошла. Остальные на Шеркея внимания не обращали. Он чувствовал себя неловко. Да и обстановка смущала. Стол казался высоким, неудобным. Кошма, которой была покрыта скамья, все время сползала. Особенно стесняли руки — заскорузлые, в шершавых мозолях, ссадинах, под ногтями черная, как сажа, грязь. Сейчас их можно спрятать под стол, но ведь пить-есть придется. Как он будет принимать чаплашку от Каньдюка или его супруги? Не руки, а грабли, такими только навоз разгребать. Со стыда умереть можно. «Балда, дубина, — ругал себя Шеркей. — С песком бы оттереть надо. Но ведь второпях собирался».

Дочери Каньдюка вместе с матерью хлопотали вокруг стола, расставляя обильное угощение. Старшая, Эскап, рябоватая девица-пересидок, все время кокетливо поглядывала бесстыдными глазами на Степана Ивановича. Видимо, не зря поговаривали в народе, что она вытравила ребенка, поев травы мучары. Младшая, Кемельби, всячески старалась, чтобы гости заметили ее новое платье и длинные мониста. Кемельби симпатичнее сестры, но женихи ее тоже обходят сторонкой. Косноязычна девушка: скажет сто слов, а поймешь, дай бог, одно.

Чуваши — народ гостеприимный. Последней крохи не пожалеют. Иной после приема гостя всей семьей целый месяц голодает, но уж зато сердце его спокойно: уважил человека.